Автор: От разочарования и тоски его даже зазнобило. Он скинул халат, переоделся в спортивную одежду и отправился гулять в осеннюю рощу. Ступая по занесённым спелой листвой тропинкам и ощущая, как вслед его шагам скрипят листвяные половицы, он, вдруг, подумал, что точно также хрустят чистые листы бумаги, и настроение его тотчас переменилось к лирике. Прогулка на вольном воздухе и наедине с собой, – что может быть лучше. И ноги сами повели в глубь леса, будто знали – где-то там впереди, в золотистой тиши берёз упрятаны покой и радость. Маленькая роща, полыхавшая в окне весёлым пожаром, оказалась велика и в некоторых местах труднопроходима. Чёрные, причудливой формы коряги неожиданно загораживали протоптанную дорожку, и откуда они могли появиться в этом светло-белом берёзовом лесу, было неясно. Приходилось разбирать завалы или попросту перелазить через поваленные деревья. Преодолев очередную преграду, Царёв присел передохнуть на трухлявый пень, будто специально оставленный здесь для гуляющих писателей. Его огромный и сказочный вид не мог не привлечь внимание, но заодно и пугал своими размерами потому, что дерева такого объёма в молодой роще едва ли можно было сыскать. Но любование пнём и восседание на нём получилось недолгое – за деревьями, что от начала рощи начали тускнеть и приобрели тёмный цвет, хотя по строению ствола оставались всё теми же берёзами – появился нечёткий силуэт человека, что уходил в тёмную чащу леса. «Леон», — закричал Царёв, узнав высокую мужскую фигуру даже со спины. Он рванулся за своим благодетелем, не подумав о нелепости самой возможности его появления здесь. Одержимый одним желанием догнать зачем-то нужный ему призрак, он мчался по узкой дороге, одолевал завалы и дико кричал вслед уходящему: «Леон, Леон». Наконец он упал, больно ударив колено и оцарапав о сучья валежника лицо и руку. Поднявшись, он огляделся. Его окружал сумрак, затаившийся между тёмными деревьями. «Дантовский лес», — явилась мысль в сознание писателя. Огромные деревья, окружившие его, постанывали неясным тягучим звуком. Он прислушался к этому стонущему скрипу. «Леон, Леон», — слышалось в мрачном стенании стволов. Страха не было, но из глубин леса пахло серой, там, в глухой чаще горел костёр. Хотелось туда пойти, но что-то удерживало его на месте. Наконец он решился, но едва был сделан шаг вперёд, костёр ярко вспыхнул, и в ответ погасло сознание.
«Опять привиделось», — подумал Царёв, очнувшись, сидя притиснутым спиной к толстому стволу берёзы. Но сильно болело ушибленное колено, и кровоточила рана на руке, саднило правую щёку. Он осмотрелся вокруг себя – ни пня, ни валежника. Чистенькая осенняя рощица, пронизанная светом и омытая недавним дождём, совсем не будила воспоминаний о сумеречном происшествии. Поднявшись, размял руками колено и, прихрамывая, зашагал в сторону, откуда, как ему показалось, свет дня пробивался мощнее. Через несколько минут, выйдя на окраину рощи, ещё раз подивился несоизмеримости масштабов веселой берёзовой рощицы и глухой, непроходимой чащобы мрачного леса, плохо понятного произошедшего и милой ясности происходящего. Опасаясь возврата кошмаров лесной прогулки, Царёв ускорил шаг, насколько позволяла ушибленная нога, и вскоре оказался у ворот дома, где ожидал встречи, а, может быть, и сочувствия. Но дом встретил пустотой духа – никого живого не нашлось ни на первом, ни на другом этажах. Костюм пришлось снять – испачканный и порванный там, где выпирало ушибленное колено, он не годился для выхода на люди, а уж тем более для рандеву с девушкой. На улицу вышел в халате, набрал из колодца воды, сбросил одежду, облился ледяной водой, потом ещё и ещё, пока тело не перестало гореть и, приняв температуру воды, перестало реагировать на холод. Лишь тогда, накинув халат, дрожа, он затрусил в дом. Впервые открыл холодильник и обнаружил в его бесконечных, морозно пахнущих, внутренностях всё, чего бы мог пожелать вкусить или выпить современный человек. Выбрал на закуску, заботливо порезанный и красиво уложенный в тарелку, кусок красной рыбы, прихватил бутылку водки и уселся за стол. Телевизор работал (водитель-кабан не потрудился выключить), на экране бродили диковинные животные, диктор рассказывал о природе Австралии. «Это уже лучше», — решил Царёв, по-хозяйски налил полный стакан водки, вспомнил про больное колено, намочил спиртным ладонь и растёр ушибленное место, и лишь потом опрокинул содержимое стакана в рот. Через некоторое время тепло разлилось по телу, и он успокоился. Кусочек красной рыбы, уложенный на ломоть чёрного хлеба, выглядел очаровательно, а на вкус изящный бутерброд оказался просто изумителен. Передача из Австралии показалась откровением самого пятого континента, и Петр Петрович на время забыл неприятные события дня. А, может, и навсегда. Он блуждал взглядом по просторам саванны, знакомился с аборигенами тех далёких земель, узнавал привычки кенгуру, и восхищался умелостью тамошних фермеров, собирающих три урожая в год.
Сумерки за окном начинали сдавливать пространство света, где в одиночестве коротал отведённое благодетелем время отдыха писатель Царёв. Он подлил в стакан водки, но тут вспомнил о сигнальном номере книги, который должен был просмотреть. Но где искать её не знал, и брал ли из машины, не помнил. Оставив выпивку, поднялся наверх, открыл дверцы шкафа и обнаружил то, что хотел найти. Пробный экземпляр его новой книги был отпечатан на отличной белой бумаге в великолепной твёрдой обложке, а внушительный объём издания вызывал уважение даже у самого автора. Выпив оставленную на столе водку, начал просмотр произведения. Чем дальше прочитывался текст, тем болезненней становилось ощущение, что книга уже живёт сама по себе. Она родилась и успела вырасти за тот период, когда он пытался устроить рукопись в редакциях журналов. Не удалось, но за это время его мытарств, ссор с редакторами, разочарований в людях, между ним и строками романа выросла стена отчуждения. Слова помнились, но казались чужими, а иные надсмехались над автором высокомерием ранних мыслей, более тонких и изящных, нежели нынешние, а может, и будущие литературные изыски. Он устарел – роман оказался намного современнее и своевременнее, а попытки прояснить некоторые мысли на страницах собственного произведения не удавались, он опередил себя и потому состарился, слова в строках романа торжествовали победу над временем и событиями в нём. Писатель очень скоро устал, закрыл книгу, не подчеркнув и не исправив ни единого слова. «Что же это такое происходит? – горестно вздохнул он. – Ведь я всегда оставался недоволен написанным ранее. А тут будто бы рад всему, что ни сказано. Очень странно. Наверное, правда, что мне нужно отдохнуть. Почему бы и нет? Зачем я себя мучаю? Чего мне не хватает? Баста. Просмотрю последнюю главу и на этом всё». Но едва он снова открыл книгу, как, вдруг, среди строк появилось лицо Леона. Мёртвыми глазами он смотрел со страниц, потом в них сверкнул недобрый огонь. Буквы поплыли и исчезли с листа. «Ну и денёк», — испуганно прошептал автор и захлопнул книгу.
После всех злоключений минувшего дня необъяснимое предчувствие опасности приступило к нему со своими беспокойными грёзами. В ночных шорохах и неожиданных вскриках ночных птиц за окном слышалось страдание оставленного им мира. Он боялся пошевелиться, в углах комнаты затаился страх и, казалось, что если произойдёт какое-либо движение, то ужас заполнит пространство и выйти отсюда будет невозможно. Снова пришло ощущение своей потерянности в глубинах необъятного Космоса. Это чувство сковало все его члены и мысли и, будто усталый сфинкс, с приросшим вместо туловища креслом, он замер, ничего не ожидая и ничего не страшась. В ушах свистел невесть откуда взявшийся ветер, уносящий прошлое, настоящее, оставляя малые надежды на будущее, и Царёв явственно и воочию узрел, как взбесившийся воздух понёсся над взлохмаченным штормом неизмеримым океанским простором, завихрил все узнаваемые события в клубок, вздыбился смерчем и исчез в пучине вод. Стало тихо, углы комнаты просветлели, кресло отделилось от своего пленника, он поднялся, облегчённо потянулся и отправился спать. «Утром пойду на реку. Там легко дышится, и нет леса», — решил писатель, поднимаясь по лестнице.
Необычные происшествия дня породили усталость, и он быстро задремал. На время отступили мысли о любви и её постоянстве, грехопадении и святости, продолжение жизни оставлялось на следующий день, и благодатный сон опутал непрозрачными сетями Морфея голову и тело писателя, вывернул сознание на потусторонние встречи, порой совершенно неясные в своей надобности, но они происходят кем-то ограниченные по времени и часто, проснувшись, становится жаль незаконченных видений ночи. В этот раз ночь не подарила никаких волнений, сон случился непрерывен и тёмен – без сновидений. Проснувшись под утро, он сразу почувствовал, что рядом кто-то есть. Рука потянулась в сторону ожидания тепла и натолкнулась шелковистость кожи женского тела, задрожала, дрожь перекинулась на тьму комнаты, стала слышной, застучало сердце и, чтобы унять чувственную лихорадку, Царёв прижался к найденному теплу и так остался ждать оживления предмета своей радости. Ада пошевелилась и обвила руками шею влюблённого писателя. Этот чувственный зов был тут же услышан любовником и, нашедши её губы, он сразу забыл обо всём, что когда-то происходило вокруг. «Ада, Ада», — шептала ночь, и слух наслаждался произносимыми звуками милого имени. Страсть немедля срослась в объятия и ослабила их, когда иссякли её силы и последний, едва слышный выдох любимого имени сладким изнеможением затрепетал на губах Царёва, утро уже вкрадывалось через портьеру на окне и неровным светом высвечивало лицо девушки в ореоле разметавшихся по подушке волос.
После всех волнений в событиях, потрясших воображение Царёва, в его душе и сердце неожиданно наступил покой. Он безмятежно валялся на постели, хотя утро ярким светом пронизало тяжелую ткань портьеры, не хотелось вставать с места, где простыня ещё теплела страстью любви. Улыбаясь воспоминаниям счастливых минут, он поднялся и тут понял причину хорошего настроения – Ада находилась рядом сегодня ночью и утром это тоже была она. Да, она и только она должна быть рядом с ним и тогда счастье, наконец, улыбнётся ему прямо в лицо. До этой ночи он плохо представлял, что с ним происходило. Не помнил и не понимал, где находится, и какая фея приходила ночью, что за чудеса пугали своими колдовскими чарами в роще, какой-такой человек встретился утром на перекрёстке, и о чём говорили его слова. Теперь всё стало по-другому, он видел девушку в свете раннего утра, спящую здесь, на этой постели, и это была Ада. Она есть, она существует, а более ничего не нужно, остальное у него есть. Царёв раздвинул портьеры, и солнечный свет залил комнату. И утро есть – яркое, солнечное, замечательное.
Дни полетели, замелькали, как огоньки в окнах ночного поезда, но уже счастливые, ожидающие приближения того пространства, куда и спешит состав, и где обновятся мысли, слова и жизнь станет непохожей на прежнюю скуку души, исчезнут беды, и запестрят из нового календаря сутки, месяцы, годы любви и блаженства. Царёв понимал, что таких чудес на свете не бывает, но душою, доверчиво обратившейся к юной любви, верил – так и произойдёт потому, что там, куда спешат дни его гостевания на этой милой даче, ждёт счастье, которое имеет своё имя – Ада. Она была здесь, рядом, но ждала его и там, где они должны встретиться уже навсегда. Он стал беззаботен, как мальчишка, гулял по утрам на реке, с радостью спускался и поднимался по крутым берегам её поймы, бродил на дальние расстояния по каменистому руслу, ему нравилось тихое одиночество и созвучное мирному течению воды мысленное созидание удивительных зарисовок, окрашиваемых причудливой формой слов, что казались ему началом будущих романов и даже стихотворений, которых он никогда не писал во взрослой жизни, а тех, что сочинял в юности не помнил. Огромные камни, в обилии встречающиеся на пути его продвижения в юность, казались живыми и своей постоянной задумчивостью дополняли счастливое одиночество, а их вечная неподвижность подтверждала радость несуетного пребывания на земле. Царёв стал неутомим в этих походах, забирался всё дальше и дальше, хотелось увидеть начало истока, но русло в верховьях реки становилось узким, вода не давала прохода, а выбираться на берег он не имел желания, там теснились дачные домики и жили люди, общение с которыми было противно тихой красоте природы. Силы его воспрянули, ноги легко скакали по камням, в руках появилась крепость, а в глазах живой блеск и только тетрадь, что вручила ему Ада в начале встречи, оставалась забыта и пуста, как и вся прошлая жизнь. И даже когда писатель возвращался домой, усталый, полный восторга и мыслей, он не прикасался к перу. Купался у колодца, обедал, дремал в кресле у телевизора и ждал появления Ады и когда она, наконец, приходила, у него пропадали все чувства, кроме желания наслаждаться движениями и улыбкой возлюбленной. Ожидание ночи утомляло его сознание, он тяготился мучительно долго тянувшимся временем вечерних часов и, не выдержав любовной пытки, пораньше укладывался в постель, ворочался, вздыхал, кашлял, призывая девушку последовать за ним на ложе любви. Но Ада приходила поздно, когда сон морил чувства, и недовольное сознание засыпало, и только ближе к рассвету она дарила ему свою близость и исчезала, когда комната наполнялась светом. Но даже такая не очень ясная радость овладела им полностью, покорила разум, объединила все стремления в одно желание – обладать девушкой не периодически, а всегда – вечно. Влюблённые категоричны и в этом их сила и слабость. Скорее слабость потому как в период безумной влюблённости мужчина подвержен опасности остаться навсегда безголовым самцом. Забывший о себе и творчестве, Царёв никак не думал о таких пустяках, он чувствовал пробуждение сил, которые дарила любовь, всепоглощающая страсть терзала душу и тело, принося радость новизны в его жизнь.
Забыв счёт и названия дней, он и в это утро бродил по реке и возвращался домой в самом благостном расположении духа, когда увидел у ворот чёрный автомобиль. Сердце вздрогнуло от недоброго предчувствия.
— А вот и наш отпускник, — встретил его у двери Леон. – Посвежел. Воздух вам на пользу, Петр Петрович. Но собирайтесь, едем домой, в город.
— Да, конечно, но я хотел бы… — замялся Царёв.
— Попрощаться? Не стоит. Да и прощаться здесь не с кем, — Леон повёл рукою вокруг. Уныло опустив голову, гость отправился переодеваться, по пути соображая о продолжении разговора.
— А Ада, она где? — спустившись вниз, спросил он.
— Нигде. Её больше нет.
— Как нет? Она была здесь, со мной. Я бы хотел и дальше быть с ней. В конце концов, я могу на ней жениться, — отчаянно выпалил Царёв.
— Не можете, — спокойно возразил Леон. – Ада не существует. Она плод вашего творческого воображения. Призрак, подаривший вам мгновения радости, не более того. Уверяю вас – всё пройдёт, едва мы переберёмся в город. Нельзя серьёзно воспринимать любовь к женщине. Тем более к той, которую больше никогда не увидите. Напишите о своём пережитом счастье и чувства ваши станут вечными, на бумаге.
— Но вы не можете так поступить. Я люблю Аду, — восстал дух влюблённого.
— Могу. Потому, что желаю вам только хорошего. От начала своего сотворения мужчина никогда еще не бывал счастлив рядом с женщиной. В крайнем случае – надолго. Даже в раю, ради соблазна, Ева предала Адама, скормив ему остатки запретного плода, чтобы разделить с ним ответственность за содеянное ею зло. В результате был потерян рай – беззаботное человеческое детство. И виновна в этом женщина. Это причудливое создание только форма, наполненная соблазнами, грозящими мужчинам крупными неприятностями. Я ненавижу женщин, они не позволяют человеку вернуться в райские кущи. Ну, да об этом мы ещё с вами поговорим. А сейчас в путь, — категорично отмёл все будущие возражения Леон.
