Автор: Леон появился всё также неожиданно и бесшумно:
— Заскучали, Пётр Петрович? Но ничего, погостите у наших старичков, и мы отправимся в путешествие. Надолго, может быть, навсегда. А сейчас собирайтесь к ужину. Вы ведь ещё никогда, надеюсь, не ужинали в старом замке?
— Где я нахожусь, — спросил, утомлённый неизвестностью, гость.
— В Норбонне, где же ещё остались замки, построенные рыцарями ордена тамплиеров. Рыцари- храмовники жили отшельниками – хранили тайны подвалов Иерусалимского храма, но впали в немилость к Филиппу Красивому – королю франков, были изгнаны из страны, а их крепости разрушены. Но этот замок уцелел. Вы сейчас в1300году. Мы во Франции, мой друг, — уточнил местопребывания Леон. Чёрная фрачная пара, в которую был одет друг, её длинные фалды придавали его фигуре сходство с демонической птицей, что, боясь взлететь, осторожно передвигалась по комнате.
— Я увижу Париж? – выразил давнее своё желание Царёв.
— Зачем вам эта ярмарка? Вы видели Петербург?
— Да, конечно, я там учился филологии, — вспомнил студенческие годы писатель.
— Тем более, зачем вам Париж. В Петербурге уместилась все контрасты изысков архитектуры Европы. Причём в лучшем её виде. Одухотворённая русским гением, она живёт и дышит, поёт и поражает своеобразием размаха в единении стилей и направлений в этих мотивах. Этот город – самое великое произведение зодчества, а если присовокупить к нему комплексы пригородных застроек – ему нет равных. Если Париж прекрасен, то Петербург великолепен, совершенен во всём и сотворён для вдохновенного созерцания и любования в душевном отдохновении воображения, — Леон поднял палец вверх. – Переодевайтесь, Пётр Петрович. Негоже в таком наряде приветствовать наших старцев. В шкафу есть одежда к такому случаю.
— Что я должен буду делать? – вздохнул не попавший в столицу Франции писатель.
— Ровно ничего. Смотреть и, может быть, слушать. Через полчаса слуга зайдёт за вами, — Леон ушёл, а Царёв заглянул в шкаф, нашёл тёмный костюм с пуговицами на пиджаке, застёгивающимися доверху, чёрную косоворотку (всё это хорошего, плотного сукна), башмаки на шнурках и мягкой подошве: «На пресвитера буду похож», — решил он, выкладывая одежду на кресло. Приняв душ, переоделся и стал ждать последующих событий.
Сверху, с площадки над лестницей, куда его доставил слуга и откуда он должен был спуститься в зал, виделся круглый стол, покрытый белой скатертью, за которым уже сидели, на стульях с очень высокими спинками семь старцев в том одеянии, в каком он видел их на презентации своей книги. По стенам в канделябрах и на столе горели свечи, и казалось, что стол и люди возникли в этом зыбком свете ненадолго, только лишь на время таинства колыхания язычков пламени. Царёв даже остановился, ожидая момента исчезновения видения, настолько нереальной представилась картина беззвучно замерших людей и предметов в дрожащем свете множества свечей. Но в этом желающем исчезнуть пространстве произошло появление Леона, откуда-то сбоку, из угла возникла его статная фигура, пламя свечей затрепетало сильнее от движения воздуха вслед его бодрому шагу, он махнул рукой, призывая Царёва спускаться вниз.
По довольно крутым ступеням, уже в настоящем веке обновлённой мрамором лестнице, писатель сошёл к столу, где его кивком головы приветствовали насельники замка, и Леон, приобняв за плечи, усадил его на стул, напротив бородатого, долгополого, закрытого на все пуговицы и завязанного на шнурки общества старейшин какого-то иного, загадочно-бессменного мира.
— Как вам нравится дом наших старцев, — присаживаясь на соседний стул, спросил Леон.
— Мрачновато, но соответствует образу вечности, — выразил своё отношение к месту и времени писатель.
— Да, довольно точно. Здесь и живёт воссозданная преемственность времени. Снаружи всё осталось прежним, как во времена тамплиеров, изнутри кое-что осовременили, а старцы меняются незаметно, имена их переходят друг от друга, всё это узаконено, одобрено и для непосвящённых видится неколебимым постоянством. Не хотите занять здесь, — Леон повёл рукой над столом, — одно из будущих вакантных мест?
— Что вы, мой друг. Чтобы вершить судьбу мира, как были представлены сии мудрецы в своём предназначении, нужно иметь холодную голову и жестоко-справедливое сердце. Я же наивен, горяч и мягкосердечен. И смертен к тому же. И ещё я боюсь Божьего гнева, — обосновал свой отказ Царёв.
— О, я тоже Его боюсь. Но вы недооцениваете себя. Впрочем, как и все творческие люди. Вы предпочитаете наблюдать со стороны за событиями, происходящими в мире, предугадывать их, но не управлять ими для получения желаемого результата. А могли бы. Если бы Сенека не преподавал Нерону уроки нравственности и не возбудил бы у своего ученика соблазна отрицания всяческой морали то, кто знает, может быть, Рим того времени устоял до наших дней. Но Нерон сжёг Рим, чтобы устроить резню ненавистным последователям Христа. До этого был Александр Великий. Несчастье воспитывать его выпало Аристотелю. Философ мечтал о совершенстве мира, ученик пошёл на него войной и затопил кровью. Навязчивое чрезмерное воспитание нравственных качеств у натур властных всегда приносит неожиданные плоды. Ницше создал образ сверхчеловека, человека будущего, неосторожно сказав при этом, что Бог умер (после чего сошёл с ума), а некто по имени Шилькгрубер, поняв эти слова человеческой гордыни буквально, отправил в окопы миллионы солдат добывать славу немцам, которых и представил миру как идеал совершенства уже в настоящем времени. И тоже устроил пожар рейхстага, обвинив в этом коммунистов и евреев, подверг их уничтожению, а затем объявил войну всему человечеству. А вот и совсем недавно, ныне властвующие Нероны, взорвали башни торгового центра в Нью-Йорке, не поскупившись на человеческие жертвы, желая уничтожить Саддама и овладеть нефтяными промыслами иракского Киркука. Оказалось, что и в этой трагедии виноваты другие люди, но я то знаю, кто умыслил зло и для чего. Но покопайтесь в биографии любого великого злодея, и найдёте его учителями поэтов, философов, святых, мыслящих разумно и желающих людям благих путей. Почему они сами, эти поэты, не решились воплотить свои мысли в жизнь. Создавать образы будущего, учить и воспитывать проще – всё это вы делаете для себя, вы нравитесь себе в своих откровениях. Другие люди понимают ваши прозрения по-своему. Атом тоже был изначально расщеплен и предлагался людям как дешёвая энергия, топливо, а что случилось потом – Хиросима. И всё потому, что благое дело доводят до завершения другие люди, понимающие суть произошедшего события по своему усмотрению. Вот я предлагаю вам применить уже выраженные в книге принципиальные направления в развитии мировых процессов нынешней цивилизации, а получаю отказ. Не удивительно – всё повторяется. Лучшая часть человечества выдумывает – худшая исполняет. Во всём винят дьявола, но он не творит чудес (это прерогатива Бога), он развращает души людей, но только тех, кто того желает. А зло, так распространенное в мире, делается руками этих людей. Подумайте над сим парадоксом, время у вас есть, старцы ещё живы. Всё. Ужин подают, подоткните салфетку, за этим столом всё по-старинке, — слуги поставили перед каждой персоной высокие фигурные подставки, где на начало трапезы предлагалось куриное яйцо. Старцы оживились, заткнули за ворот у подбородка белые шёлковые салфетки и принялись маленькими ложечками разбивать скорлупу яиц. Царёв последовал их примеру. Потом были тушёные овощи в глиняных горшочках, кусочек рыбы на свежем листе салата с гарниром из отварного риса, суп с чечевицей, приправленный какими-то кореньями, всё это сдабривалось вкусным белым вином, что не забывали подливать слуги в высокие фужеры. В конце ужина подали блинчики с красным сливовым вареньем и чай.
— Как видите, Пётр Петрович, обитатели замка ведут довольно аскетичный образ жизни. После ужина они отправятся в каминный зал, где будут греть свои старые кости и вести беседу. За едой же они обычно молчат. Говорят же они на старофранцузском наречии, знают ещё пару языков, читают древние рукописи и, конечно, Тору в подлиннике, на арамейском, их нынче редко кто понимает, но они в том и не нуждаются. Когда они уйдут, мы отправимся осматривать замок. Я покажу вам много любопытного, — Леон взглянул на старцев, те мирно допивали чай. Скоро они отёрли рты, бороды, аккуратно сложили салфетки у приборов и, поклонившись гостям, отправились отдыхать. Леон мелкими глотками потягивал вино и, похоже, никуда не торопился. Он знаком подозвал слугу и тот, выслушав его, отошёл, и вскоре в зале зазвучала музыка, где над оркестром верховодила скрипка – изнывала, вытягивала из души сострадание к звукам своего одиночества. Звуки оркестра наплывали будто волны, но скрипка отпугивала их напором страстного звучания муки и отчаяния в соприкосновении смычка и струны. Когда воздух залы с трудом успокоился, после окончания концерта скрипки с оркестром, Леон промолвил:
— Паганини. Он услышал вселенское отчаяние человеческой души на распутье между адом и раем. В этих звуках слышна и моя скорбь о прошлом времени.
— Но более ничто так не разрушает человеческую жизнь, как сожаления о прошлом. Стоит ли сожалеть о прожитом времени? Оно прошло, не вернётся, а жизнь неумолимо продолжается и может закончиться так же внезапно, как и началась. Нужно ли укорачивать срок пребывания на земле, постоянно обращаясь к неудачам во временах давно прошедших, отравляя этими воспоминаниями радость настоящих дней? — писатель готов был поспорить.
— По-человечески – да, — ответил Леон, после некоторой паузы. – Но если жизнь вечна, и один поступок в ней обрекает вас на непреходящую, непроглядную тьму тоски и отчаяния, которые не прервутся никогда, а лишь взрываются в памяти с новой силой, рассыпая по земле тысячи, миллионы скорбей, что запечатлеваются в глазах людей и никуда от них не деться потому, как ты – бессмертен.
— Да, но существует покаяние, оно вселяет надежду в будущие дни. Радость покаяния несоизмеримо выше горечи греха – это светоч во тьме, крылья вновь обретённой веры, — хотелось найти выход Царёву.
— Покаянием благословляют того, у кого оно будет принято. И станет оно совсем непотребным, если есть уверенность, что ваши горькие слова не будут услышаны тем, кто посылает благословение. Человеку помогает покаяться сам Господь, жестоко наказывая род людской – Содом и Гоморра в огне, Всемирный потоп, и, наконец, уж совсем всемилостевивший поступок – сын Божий идёт искупить человеческие грехи. Но всё тщетно, человек скорбит лишь о мелочах, а жалеть нужно о потере рая, о своём низвержении в земную юдоль слёз. Приземлённые помыслы обречены, они алчны и злы, им никогда не стать бессмертными. Они преходящи, как и сам человек. Людям при создании наречено было жить вечно, но непослушание своему Отцу привело к короткому сроку пребывания на белом свете, за который мало кто успевает осмыслить саму суть низкого припадания к земле и духовного возрастания к Небу. Но вам, людям, легко пробиться в райские сады – греши, но кайся, люби Господа своего больше, чем самого себя, гордыню смири, да молись во славу Спасителя и будет тебе путь в Царствие Небесное. Другим же за их дерзость гордыни выпала тяжкая участь – не видать им райских кущей, как не избыть человекам страшных грехов своих. Для них одно от другого неотделимо, ибо сказал им Господь – обернёте людей супротив греховной жизни, верну вас на свои Небеса. Его спросили – почему Сам не возведёшь их к праведности? Пойдёте и узнаете – был ответ. За многие века, прожитые на земле, от знания человеческой злобы и алчности даже падшие ангелы устали так, что возненавидели людской род, и соблазнами губят его и ведут в своё царство, где слышен плач и стон, и скрежет зубовный, — закончил грустную историю Леон.
