Автор: Через полчаса они шагали по городу в направлении улицы Навои, желая доказать другу и брату, что они уцелели в торжествах вчерашнего спектакля, и даже наоборот, в результате катастрофы сознания, обернувшейся временным безумием Алевтины, случилось счастье любви. Но уже издали Царёв заметил у ворот нужного им дома знакомую чёрную машину и, почувствовав противную дрожь в спине, подумал: «Нужно как-то предотвратить новую встречу с Леоном. Что же он делает у Никитина? Почему ему до всего есть дело? И какой интерес он блюдёт здесь? И предложил, сославшись на раннее время, пойти прогуляться в соседний парк. Аля же только ускорила шаг, объявив, что начало дня не помеха для посещения родного брата.
— Он всегда волновался за меня, а нынче, я уверена, совсем расстроен из-за моего ночного отсутствия, — не признала женщина заботы любимого.
— Я уверен, он знает, где ты провела это время, — Царёв пытался преградить дорогу, изображая пылкого юношу, желавшего продления одиночества вдвоём с любимой. Но та мягко отстранила его настойчивость и продолжила путь туда, где, как казалось её спутнику, ожидала беда. За воротами встретил пёс, но, не радостно повизгивая, как всегда, а, тоскливо скуля и скоро, отказавшись от ласки вошедших гостей, понуро волоча, будто кандалы, гремящую цепь, ушёл в конуру. «Начинается», — почуял писатель в поведении собаки обречённость, так замечательно начавшегося светлого осеннего дня, на перемену к непроглядной тьме. Так и случилось. Едва они вошли в двери комнаты, где у стола, в мягком кресле, закинув ногу за ногу и оборотясь лицом к откинувшемуся на спинку дивана хозяину дома, сидел Леон, Аля смертельно побледнела.
— Нет, только не это, — прошептала она, чуть шевеля помертвевшими губами.
— О, да народу пришло на целый литературный форум. Мы тут как раз ведём беседу на тему отношения людей к изящной словесности. О поэзии. Хозяин дома оказался очень учтив и согласился посвятить меня в свои мысли о силе, участвующей в сотворении гениальных строк стихов, — будто не замечая волнения на лицах вошедших, с пафосом завсегдатая поэтических вечеров, отразил причину присутствия в доме поэта Леон. Совладав с необъяснимым страхом, Аля рванулась вперёд, упала на диван рядом с братом и прижалась к нему, ещё подрагивая телом. Глаза Леона вспыхнули безжалостным огнём и медленно, как бы остывая, погасли, остановленные взглядом на женщине. Пригвождённый к месту нерешительностью в своих дальнейших действиях, Пётр Петрович продолжал стоять у двери.
— А вы что ж, мой дорогой друг, застудились в осенней прохладе, или как? Проходите. Поможете нам разобраться в различных поэтических направлениях. Я плохо понимаю нынешнюю поэзию. Знавал Гомера, Гюго, был дружен с Хаямом, перекидывался в картишки с Пушкиным, а вот сейчас не с кем слова молвить. И услышать его не от кого. Хотел обговорить эту проблему с поэтом, слова которого ценю, но чувствую отчуждение, виной коему моё дилетантство в теме. Надеюсь на любезность Николая Ивановича найти возможность, в какое-нибудь из времён, продолжить начатый разговор. Мне пора, — он поднялся, и показалось, что его фигура чёрной тенью нависла над столом, и Царёв ощутил ничтожество соотношения себя, предметов и величия растаявшего видения. Одно мгновение – действие чар исчезло, хлопнула дверь, взвыла собака и наступила тишина. Долгая пауза, потом заботливый голос Никитина:
— Аля, скажи, что с тобой? Ты дрожишь. Еще вчера я встревожился за тебя. Может доктору показаться?
— Нет, нет, я сама справлюсь. Немного утомилась. Долгий перелёт, вечер, музыка, танцы … Жила тихо, одиноко и, вдруг, сразу столько впечатлений. Не волнуйся, — она прижала губы к щеке брата. – Мне уже лучше.
— Слава Богу. Принести вина? – спросил хозяин, обращаясь уже к Царёву.
— Можно немного. О чём вы здесь беседовали? И что про Гомера с Пушкиным – это у вас серьёзно? – определялся в разговоре гость.
— У кого это у нас? У него сдвиг какой-то нечеловеческий. Бахвальство вроде бы, но не пустое. Знания огромны и точны и оперирует он ими очень искусно. Очень и очень одинок. Всё дружбу свою предлагал. На века, — поднялся поэт.
— А ты? – тоже привстал Царёв.
— Что я? Посмеялся. Ответил, что вечен только Бог, — хотел уйти допрашиваемый.
— А он, — не унимался писатель.
— Он сказал – знаю, но ведь душа бессмертна. Ещё он спросил – вы верите в Бога? Я ответил – да. Но ведь это абсурд, его никто никогда не видел – сказал он. Вера всегда вопреки всему существующему, иначе её бы не было никогда – ответил я, и дебаты наши прервал ваш приход. Отпустите-ка за вином, — и он вышел. Аля оправилась от своего, только ею знаемого, испуга и виновато улыбнулась Царёву:
— Прости, чуть не испортила встречу. Вчера, во время танца, твой друг сказал что-то такое, отчего мне и стало безумно плохо и далее я почти ничего не помню. Автомобиль, мелькание фонарей на пути, твой дом и всё. Но сегодня, когда я вновь увидела это чересчур красивое лицо, какая-то догадка явилась ко мне страхом беды, которая грозит не только тебе, а всем и всему вокруг. Это выражение глаз – оно всюду, везде преследует меня и не только сейчас, а до и после того, как я родилась. Я уверена, что знаю, кто он. Но он содержит в себе тайну, которая всем давно известна, но о ней ничего невозможно сказать. Эту тайну нельзя выразить словами. Не знаю кто он – злодей или же высшая добродетель, хотя и то и другое в чрезмерном измерении – зло.
— Аля, успокойся, — забеспокоился за её потревоженный разум Петр. – Не существует такой добродетели, что обращена ко злу. Не нравится тебе Леон, не станем больше с ним встречаться. Попрошу его устраивать наши дела без твоего присутствия. Вот и всё.
— Дело вовсе не в том, милый, что всё будет происходить без меня, но что же коснётся тебя, и как это будет выглядеть? И потом ты не прав, говоря, что Леон мне не нравится. Он завораживает, мне хочется упасть к нему на грудь и остаться подле него навсегда, пусть не любимой, но, даже став его рабой, мне кажется, я буду счастлива, как никогда, — она глянула в глаза Царёву, и он понял, что её слова – правда. Положение дел принимало серьёзный оборот, требовалось решение, но его не могло быть, происходящее было так нереально, что даже думать о последствиях необычных женских наваждений казалось глупым. Выручил, от необходимости слушать бред близкой женщины (Царёв считал именно таковым откровение Алевтины), Никитин, вошедши с графином вина и корзиной, наполненной крупными краснобокими яблоками.
— Воркуете, — по доброте душевной определил он тему разговора. – Сейчас выпьем, и ты расскажешь, где ночь гуляла, молоденька? – лукаво поглядывая на сестру, наливал вино в бокалы хозяин. И, удивительно, его настроение наполнило атмосферу дома любовью. Брата к сестре и друга к другу и Царёв легко вздохнул, ощутив прилив энергии от милого взгляда Алевтины и добрых слов Никитина.
Из гостеприимного дома своего друга писатель возвращался один. Аля пожелала остаться с братом, чтобы успокоиться и сообщить, что её жизнь меняется, и она решила задержаться в гостях, потому как встретила человека, которому верит и любит. Петра Петровича проводили за ворота, долго прощались, продолжая лёгкую беседу, начатую за столом. Аля увлекательно рассказывала, как в детстве, собирая грибы, отошла далеко от подружек и заблудилась. Ночь ей пришлось коротать в лесу у огромного, поросшего мхом пня, который светился во тьме и она, прижавшись к нему, согревалась о мохнатый бок и на время засыпала, но кричала страшная птица, хлопала крыльями, будила её и она долго следила за парой глаз, огнями бегающих во тьме, потом опять дремала, обняв замшелый пень. Когда всё вокруг стихло, и мох вокруг пня превратился в мягкую, тёплую постель, она сквозь сон, слышала далёкие крики людей, потом совсем близкие голоса и проснулась дома, в своей постельке с кусочком тёмно-зелёного мха в руке, вспомнила страшную птицу, которую не видела, а лишь слышала, но помнила метавшиеся поверху, полыхающие огнём глаза и ей стало жаль птицы, что осталась одна тёмной ночью в лесу, и она долго просила отца найти птичку и взять к себе жить, на что отец улыбался и говорил: «Найдём. Тебя нашли и птичку отыщем». Скоро он принёс домой совёнка, она кормила его из рук кусочками мяса и ждала темноты, когда у птицы начинали гореть огнём глаза, и он сердито хлопал ещё неокрепшими крыльями. Она пыталась испугаться, как когда-то в лесу, но не получалось повторить пережитое, и она грустила. Потом совёнок подрос, улетал куда-то в ночь, но утром в своём, приготовленном ею, гнёздышке ждал свою хозяйку и угощения. Однажды он не появился, она долго скучала, подкладывала для него корм, потом забыла, и только иногда ночью, неожиданно проснувшись, слышала хлопанье крыльев, а во тьме за окном горели угольки птичьих глаз. От этой трогательной детской истории пела душа, и как-то необыкновенно легко чеканился шаг к дому, но вот совсем недалеко от цели пути, на крылечке магазина, из его двери, показался мужчина, очень знакомый по внешности, одежде и особенно по выражению светлого взгляда, устремлённого навстречу Царёву. Пьяной походкой он спустился с крыльца и, качаясь, подошёл к Петру Петровичу:
— Здравствуйте, а я всё вас поджидаю. Думаю, спросить, как в новом доме живётся? Благополучно ли со здоровьем? А я всё так же бродяжу. Кто приютит, тому и спасибо. «Это же тот мужик, что в дачном посёлке встречался, — вспомнил Царёв. – Пьяный, но на бродягу не похож – одет чисто и лицо светлое», — а вслух сказал:
— Пойдёмте ко мне, там и поговорим.
— Я хотел к вам напроситься, но, думаю, стесню. С вами нынче женщина молодая проживает, помешать боюсь, — мужчина достал платок и отёр и без того чистое лицо. – Если разрешите, поживу у вас. Я не просто так, могу по хозяйству управляться. Долго живу, многое умею. Одно условие – чтобы ваш новый друг обо мне не узнал.
— Какой друг? – не понял Царёв.
— Тот, что одаривает вас щедро, — глянул светлыми глазами мужик.
— А вы его, откуда знаете, — не поверил Царёв.
— Его все знают, да не многие признают, как надобно. Ухватист больно. Так закогтит, что и мать родную некогда вспомнить будет. Пойдёмте, Петр Петрович, — и, пошатываясь, мужчина двинулся к дому. Когда, минуя двор, Царёв распахнул двери в дом, гость, вдруг, остановился и показал на небольшое строение у задней ограды:
— Я там остановлюсь. Мне удобно и вам не стану надоедать. Буду проживать тихо, незаметно. Другу вашему обо мне ни слова, — ещё раз напомнил гость.
— Но как же еда, питьё? Прошу вас заходить обедать. Если что понадобится, милости прошу, — пригласил хозяин.
— Нужда будет, зайду. Не беспокойтесь, много не привык иметь, малое всегда при мне, — твёрдо ступая, гость отправился к домику. «Странный какой-то, — подумал, глядя ему вослед, хозяин. – Встретился пьяный, рассуждает трезво, одет хорошо. Завтра поговорим, — неожиданно зашумевший ветер прогнал сомнения прочь, а хозяина в дом.
