— Может быть, куда-нибудь сходим? Посидим где-то в кафе и продолжим нашу беседу. Только, ради Бога, не о химии. Вы же не для этого сюда пришли? – Царёву не хотелось терять собеседника.
— Простите меня, разговорился. Я недавно здесь, в этом городе – знакомых никого, вот и распоясался словесно. Пришёл показать свой новый рассказ, но как-то невзначай открыл тему совершенно незнакомую для себя. Уж так, получается – ищешь веник, найдёшь ножницы и найденным инструментом состригаешь неизвестно откуда взявшиеся мысли. Так и в написании, начинаешь за здравие, а заканчиваешь покойником, а ещё хуже, когда и вовсе не находится окончания задуманного произведения. Стремишься довести начатое до завершения и получается такая чушь, что в пору печь топить, но жаль и копится хлам недосказанных сказок, — он положил перед хозяином стопку бумаги величиной в авторский лист.
— Я посмотрю это, но завтра, — почему-то решил Царёв, ему хотелось продолжить разговор, он быстро переоделся и они с новым незнакомцем вышли из дому. – Как вас зовут, — уже за воротами спросил писатель.
— Антон, — на ходу подал руку для знакомства гость. – Я, знаете ли, издалека прибыл, ничего здесь не знаю. А вы как-то сразу посидеть со мною решили и я не против разговора.
Через некоторое небольшое время они вошли в ресторан с бодрым названием «Кот мартовский». До этого весеннего месяца было ещё далеко, но выгнутая спина чёрного кота на вывеске заведения обнадёживала мыслями о всегдашнем неизменном повторении времён года и весны в частности. Отдав в гардероб верхнюю одежду, писатели вошли в зал и уединились за угловым столиком, заказали напитки и закуски и затеяли разговор, тайну которого сохраняло экзотическое дерево, скрыв звуки и лица собеседников под свои ветви с широкой и густой листвой. Научная тема, однако, имела продолжение и тут:
— Как вы относитесь к клонированию животных и человека? — спросил новый знакомый.
— Кошки, овцы, вообщем-то и так довольно схожи друг с другом, а вот иметь собственную копию не хотелось бы. Раздвоение личности всегда опасно. В голове – дорога в психушку, а в натуральную величину – угроза своей самобытности. Посягательство на свою сущность, уникальность и даже на имя. Если это ты, то величаться должен также, как и эталон. Но чьё-же звание осознанно и первично? Соперничество совершенно одинаковых людей приведет, в конце концов, к паритету мнений и действий, что и станет тормозом культурных и научных процессов, а затем и к разрушению цивилизации. Клонировать изначально будут только великих людей, это и приведёт мир к катастрофе, — ответил Петр Петрович, хотя выбор тематики разговора ему нравился.
— Но почему? Продолжение гения не может помешать людям жить в добре и красоте, — недоумевал собеседник.
— Никто не станет воспроизводить мать Терезу, платить за такое чудо будет некому. А вот новый образ Наполеона, Гитлера, Ленина и других злодеев возвратят к жизни и с их помощью приступят к разделу мира. А не стоит заниматься клонированием людей потому, что эти будущие гении не смогут повториться в своей прежней судьбе, нет той почвы, где можно объявиться в знакомом обличье и стать тем же человеком. Невозможно прожить две жизни в гостях у славы. Да и, вообще, в жизни есть только мгновение славы – его венчает смерть вовремя, на вершине успеха или безвестность после и до конца. Какую часть той жизни вы произведёте на свет, неизвестно. Что позволено Юпитеру, не дано человеку. Надо помнить о том и заниматься земными делами, а сравнивать себя с Создателем занятие непочтительное по отношению к Отцу нашему. Из всего созданного человеком искусственным путём на земле приживаются только монстры. Результаты работ над человеческой психикой тому доказательство. А уж как изуродовали растения и домашних животных наши учёные селекционеры видно всюду и везде – садах, парках и в ужасных гримасах питбультерьеров. И с человеком произойдёт то же самое. В пробирках и барокамерах будет плодиться уродство, которого уже достигла человеческая мысль и теперь ищет воплощения. Заметьте, что красивых людей становится всё меньше, уродство заполонило экраны, журналы и прочие площадки демонстраций этой красоты. Изменение понятия красоты, как духовной, так и физической и есть крах культуры и её ценностей, что веками копило человечество. Имитация жизни – это вовсе не жизнь и даже совсем не жизнь, — Царёв утомился от выводов, замолчал, выпил водки и, желая покончить с темой, спросил. – Может, расскажете что-нибудь о себе, творчестве?
— О прожитой жизни мне и рассказывать нечего. Нечем похвалиться. Не сумел, не добился, не достиг. Мечты не воплотились в дела. Творчество помогает отвлечься от обыденности, но не более. Да и тут успехов немного. Крохи каких-то публикаций, критика и малая душевная удовлетворённость от написанного, — рассказал свои переживания Антон.
— А зачем вы ко мне? Я не критик, не издатель. Мне просто повезло и ещё не знаю, как за эту удачу придётся расплачиваться. Вроде всё хорошо, но чувствую – что-то не так. Вот и томлюсь от успеха точно так же, как вы от своего невезения. Положение у нас разное, а боль одна, как вы сказали – малая душевная удовлетворённость. Будто меня уже клонировали и выставили напоказ копию, а где прирождённый вариант – неизвестно. Был недавно – я, ходил по редакциям, ссорился из-за непонимания моих трудов в литературных кругах, а тут все критики и редакторы ко мне, руки жмут, поздравляют, с чего бы это, может, перепутали что-то или кого-то со мной. Опомнятся, потом, как быть? Славу с плеч стряхнуть нелегко, лучше последнюю рубаху снять, хотя, где она слава-то, я здесь в ресторане сижу, за этим кустом спрятан от глаз, а она где гуляет?
— Это и есть она – сидеть в этом зале и не думать, где завтра достать кусок хлеба. Пить коньяк, кушать рыбу и давать советы нищим писателям. Это и называется – слава. Как иначе назвать всю эту роскошь, — Антон повёл рукой над столом.
— Нет, что-то должно быть ещё. Что-то невозмутимо ясное, без всякого ожидания перемен. А этого я не чувствую. Неожиданность признания моих произведений уже не волнует меня, как прежде, в начале действия недавно разыгранного спектакля, но ожидание чего-то неизвестного присутствует, может быть, провала, а, вдруг, аплодисментов, что собственно тоже какое-то завершение, окончание событий. Какое будет продолжение этой истории и на чём душа успокоится? И когда это произойдёт? Царёв потянулся к рюмке, и Антон подлил туда напитка и заговорил:
— Надо продолжать работать и слава перестанет тяготить, и душевный покой обретёте. Нельзя почивать на лаврах. Всё преходяще на земле и только творчество вечно. Постоянство успеха в труде, а не в разговорах о славе. Трудитесь, Петр Петрович, и воздастся вам всегда, всюду и везде.
— В том-то и дело, что никаких стараний к творчеству я не предпринимаю со дня представившегося случая, — он хотел упомянуть о чемодане с деньгами, но нашёл другую версию, оправдывающую его безделье, — издания моего романа. После всего, что произошло со мною сразу и так много, я растерялся и упустил весь перечень проблем, связывающих меня с жизнью. Они исчезли и ухватили с собою мысли, которые рождались в несчастьях, но противились безобразным проявлениям действительности, воспаряли над неудачами бытия и воспроизводили свой мир – смелый, сильный и добрый. Но с нежданным благополучием пришло равновесие, исчезли мечты, некуда бежать и негде жить самому по себе, не боясь плена. Ангажированные мысли, как подкупленная публика – говорят чужие слова, кажется, кто-то пленил и разум, он уже плохо сопротивляется моим ненастоящим поступкам. Свадебный генерал на ярмарке своего же тщеславия, так нежелаемого самим собою. Всё только началось, а я чувствую себя за бортом корабля, уносящего мою жизнь неизвестно куда. Знаю, кто капитан на том пиратском судне, но не догадываюсь о его настоящем имени, — Петр Петрович ещё выпил и загрустил.
— Так не бывает, — урезонил собеседник. – Знаете, не знаете, мне неведома такая пустота, где подают славу за просто так, за здорово живёшь. Всегда должна быть предыстория, а потом уже сама история восхождения на Олимп.
Вдруг, зашелестела листва на дереве, скрывающем приятелей от звуков и запахов остальной части питейного заведения и на пустующий стул, напротив Царёва, взмахнув роскошью сразу всех разноцветных юбок, будто птица пёстрыми крыльями, даже показалось, что это видение спорхнуло с верхушки дерева, а не явилось с улицы ночного города, опустилась настоящая цыганка, чернокудрая, с огромными, сверкающими жёлтым блеском, кольцами в ушах и поражающим глубиной, как ночь за окном, взглядом чёрных глаз. Её появление сопроводилось звуками зажигательного танца вольных цыган, доносящихся из зала, и друзьям поначалу показалось, что она в жаркой пляске выбилась из круга и влетела прямо к ним в стул, так нежданно оказалось её присутствие. Друзья оторопели, потом, как по команде глянули вверх, к потолку, но не нашли никаких отверстий в нём, и вернули взгляды к гостье, нисколько не смутившейся от их замешательства. В глазах обоих бражников стоял вопрос: «Откуда и зачем вы к нам? Не вызывали, не ждали». Цыганка тряхнула своим великолепным, вольно распавшимся по плечам волосом (именно так – лицо оставалось недвижно), и тоже спросила:
— Тут слышался вопрос, мол, на чём дело успокоится? Хотелось бы узнать какое дело? Видеть наперёд дано не каждому. Угадать, а можно и не угадать. А вот ворожить жизнь в прошлом или будущем – такое возможно. Остановить мгновение и есть колдовство. А где он этот час, нужный для узнавания, приказывайте, я его найду. Это наше дело – цыганское. В моём роду все ворожеи, во всех коленах, и во всех головах, — цыганка стала прикуривать какую-то уж очень длинную папиросу. Воспользовавшись паузой в её речи, Царёв хотел оспорить последние слова:
— В каких-таких головах? – недоумённо выговорил он.
— Вот в этих, — гостья постучала себя по лбу, не удосужив Петра Петровича объяснениями связью этого органа с коленами генеалогического древа. – Желаете иметь разговор, послушаю, а нет – у меня дел много.
— Вообщем-то, мы вас…, — начал было Царёв.
— А кто спрашивал, на чём дело успокоится? Это наш вопрос, колдовской. Отвечать, или как? – цыганка шумно затянулась дымом папиросы.
— Уже и забыл, о чём было сделано вопрошание, — туманилось в голове писателя, сбитого с толку словесным напором нежданной гостьи.
— О жизни. Она и есть самое важное дело. Обретёшь душевный покой в ней, будешь счастлив. Хотя кому как. Вам на чём ворожить. На картах или кофе женщине закажете? – цыганка выдохнула давешнюю затяжку дыма, и он облаком объял стол и сидящих за ним.
— Конечно, конечно. Официант, — позвал, попавший в плен её власти, писатель. И тут же раздвинулись ветви экзотического дерева, просунулся поднос, и с него на стол опустилась немалая чаша дымящегося напитка. «Мистика, — подумал Царёв, — надо было дома сидеть», — тоской отдалось в его груди. Но отступать, и даже уйти, как показалось ему, стало не только невежливо, но уже и поздно. Цыганка втягивала в себя дым, заглатывая его крупными порциями кофе, глядя перед собой, готовясь к чародейству, и глаза её начали желтеть и скоро обрели цвет взгляда старой волчицы. «Теперь конец», — пронеслось в мозгу Царева, и только он так подумал, как гадалка опрокинула чашку на тарелку, придержала на месте, между тем из её губ исчезла папироса, подняла посуду и на чистой поверхности выросла горка кофейной гущи. Она осмотрела это сооружение со всех сторон, вращая блюдо перед лицом, обнюхала, глянула волчьими глазами на Петра Петровича и проговорила:
— Дорогу дальнюю вижу. Так далеко, что и земли видно не будет. Беды много увидишь, но не своей. Вернёшься, и станет многое понятно. Жить долго будешь, а вот как судьба распорядится и будет ли тебе счастье – твой выбор будет. Но это потом. А пока выбора у тебя нет. Прощай, — колдунья ушла так же, как и явилась. Зашумела листва дерева и следом смолкла музыка цыганского разгула.