Автор: Этим вечером, после короткого застолья у Никитина, они отправились домой, Аля категорически отказалась оставить писателя в одиночестве. Почему она этого не хотела, и ей и ему было известно, и потому в словах, что звучали в мятущемся свете свечи, установленной женщиной в стакане, наполненном рисовым зерном (так ей захотелось), чувствовалось ожидание долгой разлуки. Вечер растянулся на длительное время, до утра, они как-будто вспомнили, что, по сути, ещё и не говорили ни о чём, а так полуслова, полувзгляды, всё, что есть на свете недоговорено, и как обойтись без понимания в этой их нежданной встрече, где случайности приняли неожиданный оборот, и какого нужно добиться согласия, чтобы скоротать дни разлуки – они не знали, искали нужные слова, торопились высказаться, но ясности в сумбуре вопросов и ответов не находилось и, устав от невозможности поисков удачных способов прожития жизни в один день, легли отдыхать. Улеглись в комнате, которую ещё только обживал хозяин и, обнявшись, уснули, забыв, как надобно прощаться любовникам, расстающимся на неведомое количество времени.
Нарушил тишину, охранявшую покойный сон дома, телефонный звонок и голос Романа сообщил, что через два часа они выезжают в аэропорт. Что тут началось. Ровным счётом ничего не находилось: ни слов, ни слёз, ни одежды, в которую нужно было нарядиться в дорогу. Но после некоторой суеты, неразберихи, сонной одури пришло сознание необходимости приготовлений, и саквояж был собран, а путешественник одет, и они сели пить чай, чтобы последний час перед расставанием провести в светлом, домашнем пространстве, глядя, друг другу в глаза и больше не отягощая себя вопросами вселенского масштаба. Они договорились, что Аля поживёт в доме, покуда не вернётся Царёв, а там они решат, как поступить в дальнейшем. Наступление того прекрасного будущего как бы прерывалось отъездом одного из необходимых его участников. Между разговорами Петр Петрович указал, где лежат деньги, попросил, чтобы Аля не стесняла себя в покупках, прошёлся к своему жильцу, потом познакомил его с Алей, дал им, как ему показалось, необходимые советы ведения хозяйства, тут подоспела машина, и он уехал, не сказав и не выспросив самого главного, того чего никогда, и никто не успел узнать перед разлукой.
Водителем оказался всё тот же человек-кабан. Его ершистые волосы опускались прямо на спинку сиденья, а в переднем зеркале щерилось жёлтыми клыками свиное рыло. Роман, схожий цветом своего лица с тёмным сукном пальто, приподнял от своего голого черепа шляпу, в знак приветствия и снова надёрнул её на место так, будто насадил на кол. Шляпа не прокололась, но приняла форму шишака на каске пожарника.
— Собрались, Петр Петрович? Ничего не забыли? – участливо спросили из-под шляпы. Царёв ехидно подумал, чего бы он мог забыть из ничего не нужного, но спросил о другом:
— А что, разве из нашего аэропорта самолёты и в Англию летают?
— Всякое бывает, — обширно ответил Роман. Больше разговора не последовало, и путешественник сделал вид, что увлёкся просмотром бегущих за окном панорамных природных ландшафтов. Автомобиль к тому времени уже миновал тесноту городских кварталов, вырвался на простор окраин, где кроме снежной белизны полей возникали группы обсыпанных снегов деревьев, полосы кустарников, казавшихся белыми барханами, избы с дымящими трубами, проносящиеся мимо, будто спешащие куда-то по бескрайнему белому морю корабли. Он замечтался от созерцания изумления природы, только-только примерившей зимние наряды и застывшей в этой красе, задумчивой и неоглядной. Взгляд его соприкасался с неожиданными по совершенству исполнения красками картин убранства зимней природы; как ива у реки, схожая в блистании, покрытых снегом ветвей, со сказочным дворцом, где грустит о тепле, глядя через оттаянное своим дыхание пятнышко окна, в пробегающую мимо воду, заточённая там до весны, красавица, или этот курган, надевший себе на вершину шапку белого меха и теперь, будто парит этой белизной в небе, отделённый от земли склонами, непокрытыми снегом густыми кустами шиповника, с густо обсевшими эти тёмные его бока стаями разноцветных птиц. А разве не чудо эта берёзовая роща, что слилась во взгляде с ландшафтом, прячет в общий белизне свою обнажённую беззащитную безликость и только тёмные штрихи на коре деревьев, будто памятки высвечивают островок их проживания. Чернющие вороны деловито вышагивают по полю, взмахивая крылами и подпрыгивая вверх, вскаркивают, оповещая о себе, о зиме, о незыблемости вороньего существования. Но глаза от такого яркого нагромождения вычурных зимних одеяний устают и, после малого сна прошлой ночи, Царёв задремал.
Услышав гул летящего самолёта, писатель открыл глаза и увидел, что водитель паркует машину у большого стеклобетонного здания аэропорта. Он не узнал, выйдя из автомобиля и осмотревшись, ни самого строения, ни окрестностей и когда вошёл в помещение тоже не заметил знакомых особенностей интерьера старого зала аэропорта. «Перестроили, наверное. Сейчас всё, что ни есть, под заграницу мостят. Евростандарт называется. А сама старушка Европа – это некий фиговый эталон комфортного проживания для Сибири и Азии. Обычаи народов уже не в счёт, — подумал Царёв и успокоился. Остановились у стойки таможенного контроля, подождали, пока шофёр притащил саквояж.
— Ваши билеты, Пётр Петрович. Надеюсь, документы при вас. Ах, вот ещё что. Передадите хозяину эту штуку. Подзорная труба, — объяснил Роман, передавая писателю билеты и чёрный, круглый футляр длиною в полный метр. – Жалуется шеф, что из окон гостиницы игры футбольных матчей на Уэмбли плохо просматриваются, — водитель заржал, но под строгим взглядом редактора спрятал клыки и покинул вокзал. – Счастливого полёта. Будете живы, увидимся, а нет, тоже до встречи, — провожающий махнул рукой к шляпе, как бы сделал под козырёк и, повернувшись, чёрным призраком удалился.
Царёв благополучно миновал таможню, трап самолёта и, усевшись в кресло, нервно подумал: «Чёрте что говорят. Труба подзорная, Уэмбли, футбол. Приеду, Леона расспрошу. Должно быть, времени путешествия и на разговоры хватит». Лайнер уже завис где-то на безбрежных путях воздушного океана, мерно рокотал работающими двигателями, и большинство пассажиров в его салоне погрузились в сон. Разбудила его стюардесса и предложила обед, а может ужин, в перепутанном времени поднебесья это земное понятие своего значения не имело, но аппетит обнаружился, и Царёв охотно откинул свой столик. На нём появилась куриная ножка, сыр, салатик – всё герметично упакованное и выглядело ненастоящим без огня, дыма и запаха. Подкатилась другая тележка, где вполне легально стояли спиртные напитки, соки и пассажир попросил налить водки в большой стакан, чем нисколько не удивил девушку в лётной форме, пожелавшей ему вдобавок к доброй порции алкоголя ещё и счастливой посадки. Стало приятно и тепло от милой улыбки стюардессы от лёгкого движения её руки, подавшей бокал с тяжёлым напитком и со словами доброго напутствия. От выпитого и еды истома опутала тело, но расшевелился разум и принялся грустить об оставленной далеко внизу чудесной женщине с глазами полными страха за него, за него. Как давно никто, да и он сам тоже, не боялись за него, Царёва, провинциального писателя, тянувшего свою лямку, будто кто-то запряг его, сделал бурлаком и он тащил тяжёлое судно, но груз продвигался медленно, а то и вовсе падал на мель, но теперь, подхваченный течением увлекает за собой своего раба и так быстро это движение, что не даёт возможности остановиться, оглядеться. Куда-то это быстрое течение тащит его и теперь – небесными высями, в чужие земли, где нет родной опоры, и он может пропасть. Что значит пропасть? Исчезнуть, но откуда? Не пропал же он в нищете, не исчез в годы неудач. Впрочем, ему не в чём было исчезать. Жил он на родной земле, что сама по себе добра, в лице той же Матрены, дававшей ему хлеб и молоко в бессрочный долг, и была бедность, ну, куда в ней пропасть – некуда и ничего нет кругом, одна душа трепещет, ищет разумом слово, чтобы с ним к людям добраться. А теперь что? Оказалось, что быстрее можно пропасть в богатстве, много всего вокруг, и ты сам среди этой роскоши ничего не значишь. Ну, поаплодировали, хвалу воздали, а может и не тебе вовсе, а еде вкусной и зрелищу весёлому, дому новому – он на виду, ему и почёт великий. А сам ты где? Книга? Она теперь своей жизнью живет, и в ней себя не увидишь, не узнаешь. А если написал что-то настоящее, должен продолжить или умереть, чтобы память добрая осталась. Не прославление, а память слов твоих, мечтаний в них. Слава Богу, что хоть властью остался незамеченным. Сколько хороших писателей, поэтов исчезли в сытой жизни. Кого послом послали, кто депутатом стал. И всё. Посол есть, избранник народный присутствует, а писатель и поэт исчезли. Сладкий пирог с барского стола мысли меняет к пустоте. Вчера глашатай свободы, борец с несправедливостью, сегодня холоп, тем самым осквернителям народной воли. Кому-то дали возможность в другую страну перебраться. Уехали и сгинули. Ни слуху, ни духу. Значит, ненастоящие они были художники, поэты, борцы. Задание выполняли. А чьё? С Антоном начинал этот разговор, но ответа не получил. Договорим, если свидимся. Если не пропаду, не исчезну в райских садах Запада. Ну, да ладно, хоть посмотрю своими глазами – свобода там или сплошной Тауэр.
Едва шагнув на твёрдое, сплошь заасфальтированное поле лондонского аэропорта, Царёв тут же ощутил своё присутствие на чужой земле. Уныло и непонятно звучала из громкоговорителей речь диспетчера, погода стояла солнечная, но чувствовалось, что такое бывает здесь редко, дорожки были мокры и люди держали в руках зонты, плащи держались на их плечах так плотно, будто одеты были навсегда. Его никто не встретил на выходе из зала досмотра багажа, и он растерялся, не понимая происходящего, и пошёл, увлекаемый толпою, выходящей из здания аэровокзала, и прямо на ступенях лестницы оторопел от непридуманного удивления…, покуривая сигарету, его поджидал шофёр-кабан, тот самый, что доставил его, несколькими часами назад ранее, в городской аэропорт. Того города, где он ещё недавно жил. Водитель вежливо поздоровался на русском языке, затушил сигарету о подошву башмака и бросил в урну, подхватил саквояж и пошёл в сторону автостоянки, оставив Царёва недоумевать над нелепостью происходящего. Петр Петрович глядел водителю вслед, сзади похожему на большого ежа, одетого в людскую одежду, волос скрывал плечи и, казалось, что саквояж несёт получеловек, сфинкс. И хотя такое зрелище мало напоминало реальность, оглядевшись вокруг и не найдя ничего решительно напоминавшее воздушные причалы Отчизны, он кинулся бежать вослед человеку-ежу, уносившему его вещи. На стоянке шофёр устроил вещи в багажник автомобиля, и в руках писателя осталась только подзорная труба, а машина, после посадки в неё, помчалась по улицам Лондона, по его мостам, мимо современных зданий и средневековых памятников зодчества старой и, вопреки бытующему мнению, не всегда доброй Англии. Об этом помнил Царёв и спросил водителя:
— А можно на Темзу и на Тауэр взглянуть?
— Чего там смотреть, — оскалился кабан. – Река похожа на болото, вода чёрная, как нефть. Тюрьма ещё страшнее. Не желаю никому, туда на отсидку попасть. Камеры, что норы крысиные, каменные, за месяц срока чахотку схватишь.
— Вы откуда знаете? Бывали там, что ли? – не поверил Царёв.
— Да уж знаю, — уклончиво ответил водитель. – Хозяин приказал вначале к нему прибыть, а там, как договоритесь. Моё дело маленькое и молчание золото, — умолк шофёр и писатель понял, что разговорить его больше не удастся. Кварталы города за окном взмахивали куполами крыш, сверкали стёклами окон и уносились куда-то в невидимое пространство огромного белого света. Они так быстро двигались в обратном направлении, что узнать что-то из памяти школьного учебника истории было невозможно. Скоро глаза Царёва устали от заоконного мельтешения плохо различимых достопримечательностей на улицах Лондона и он, откинувшись на спинку кресла, стал смотреть вперёд своему движению. Оно проходило так же стремительно, как все события, что случились с ним после появления денег и Леона.
Здание отеля, к которому причалил автомобиль с писателем, носило на своих стенах и куполах отпечатки многих времён, и было трансформировано усилиями строителей из одной эпохи в другую с редкой осторожностью любви к настоящему комфорту и почитанием многовековой истории страны. Множество архитектурных стилей времён и народов слились в единство величественного строения и стали жить вместе, нисколько не отягощая друг друга признаками очевидных различий. Они замечательно сочетались, восполняя в мире стекла и бетона очарование замыслов зодчих, усердием которых замыслилась постройка, достройка и перестройка конструкций, что и позволило донести величие узнавания красоты взглядам людей разного времени. Царёв мало разбирался в стилях и направлениях архитектуры, но сразу увидел несомненную пользу объединения творчества многих поколений художников и строителей. Старина как бы согласилась не оспоривать преимущество современности в комфорте и качестве строительных материалов, но оставила за собой право на жизнь, как доказательство, что во всяком времени существуют люди, творящие красоту. «Так бы и нас. Разрушить, развалить мастеров много, а вот, чтобы по порядку, из века в век, доустраивать, ума не хватает, — с таким восторгом во взгляде и печалью в мыслях он вошёл в крутящиеся двери гостиницы.
