Автор: В четверг утром Илья заехал на работу, подписал документы, быстро обошёл цеха, провёл планёрку-пятиминутку, спросил у Жигули, вкусная ли была бычья колбаса, и в одиннадцать выехал по направлению к Серебрянке, на свидание с Мариной. Её образ всё время, начиная с вечера воскресенья, стоял у него перед глазами, обоняние помнило запах её волос, пальцы – упругость её кожи и тела, а тело Ильи – живое тепло тела марининого.
— Марина, выезжаю. Жди, — оповестил он её по телефону.
— Илья давай быстрее. Но осторожнее. Я очень соскучилась, — кротко ответила любимая девушка.
После первой встречи и первой интимной близости весь окружающий мир и душевное состояние влюблённого изменились до неузнаваемости. Его жизнь, самочувствие, дела наполнились какой-то лёгкостью, свежестью восприятия и особой праздничностью. Его душа, слившись с душой Марины, приобрела новые качества: широты, глубины и некого надземного парения. Все дела делались легко и быстро. Илья излучал тихое счастье, и разговоры с людьми, общие дела сами собою происходили тоже легко, и, как говорится, в атмосфере дружбы и взаимопонимания.
Выехав на трассу, на простор бескрайних лесостепей, водитель поддал газу, и упругий, свежий солнечный ветерок хлынул в салон, растрепав волосы и заставив вздохнуть полной грудью. Через полчаса Илья, проехав по деревенской улице, уже подъезжал к бревенчатому дому своей возлюбленной. Марина стояла, облокотившись на калитку, в лёгком ситцевом платье, босоножках, с собранными в хвост светлорусыми волосами. Увидев, вылезающего из машины Илью, улыбнулась сдержанно, томно и с достоинством.
Прибывший обнял её, прижал к себе, поцеловал.
— Здравствуй.
— Привет, Илюша. Пойдём завтракать, или уже обедать.
— Я тут привёз кое-что из продуктов, — сказал он, вытаскивая из машины увесистый пакет.
Зайдя в дом, и не сговариваясь, обоих сразу же потянуло к одному заповедному месту – дивану. Илья с Мариной, как и впервый раз, вновь полностью, сознанием и телом, отдались опьяняющей любви чувственной, уже телесной коммуникации двух влюблённых душ. Их одежда в беспорядке валялась на цветастом паласе. Полежали, наслаждаясь невесомостью, облегчённых от преполнявших их тела и души все эти дни, любовных чувств.
Пообедали во дворе, под старым деревом черёмухи. Говорили обо всём сразу, хаотично меняя темы. Важен был сам процесс говорения, звук голоса и наличие любимого человека. Некоторое время ещё сидели за чаем, наслаждаясь вольным воздухом и обществом друг друга.
— Илья, — сказала Марина, нам сегодня, можно прямо сейчас, сходить к дяде Стёпе, тут же, в деревне.
— Кто это, дядя Стёпа? Милиционер?
— Нет, это мой дядя, брат матери. Он вчера звонил, просил придти, попроведовать. Наверное, ему уже донесли, что видели нас вместе.
— Сходим.
— Он творческий человек, переехал сюда из города пять лет назад. Он художник.
— Очень интересно будет познакомиться.
— Но он необычный художник… Как бы тебе это сказать… Он – белый художник.
— Как это?
— Ну, у него своя теория, свой взгляд на искусство, экология культуры там… И произведения у него очень оригинальные… Сам увидишь.
— Ты меня заинтриговала. Пойдём в гости к дяде.
Отправились уже далеко за полдень.
* * *
Дядя Стёпа, Степан Романович, жил на отшибе у самой околицы, в таком же небольшом, как у племянницы, и добротном доме. Усадьба была окружена забором, рябинами и клёнами, во дворе – естественный, природный лужок. В открытом гараже возле усадьбы стоял тентованный УАЗик. Когда Илья с Мариной вошли во двор, то увидели лежащие на траве тканевые холсты, сияющие на солнце белизной и чистотой.
— Он их так выбеливает на солнце, — пояснила Марина.
Из дома вышел высокий длинноволосый мужчина с бородкой и усами, с ярко-синими глазами, одетый в свободную светлую рубаху, спортивные штаны и в тапочках. Он приложил ладонь ко лбу, рассмотривая гостей, разглядев, пошёл навстречу.
— А-а-а, племяшка, — сказал он, приобняв Марину. Протянул руку её спутнику, — Степан Романович.
— Илья, очень приятно.
— Ну, заходите, молодые люди. Посидим, поговорим.
Зашли в дом. Все помещения, исключая разве что спаленку, представляли собой одну большую мастерскую, художественную студию. Большой длинный стол, верстак с какими-то станками и приспособлениями были заставлены различными пластиковыми ёмкостями, банками и баночками, тюбиками и пакетами с порошками, кистями, брусками, деревянными заготовками, мудрёными инструментами, резцами, шпателями, наждачной бумагой, рулонами холста в плёнке с надписями «Льняной», «Хлопчатобумажный», «Синтетический» и просто тряпками.
Вдоль стен стояли и лежали в штабеле деревянные рамы и багеты, подрамники различных размеров с натянутыми холстами различной фактуры и оттенками белого цвета. Картины лежали и на широких стеллажах вдоль стен лицевой стороной вниз.
Степан Романович освободил край стола, поставил стулья и, сказав «Я сейчас», пошёл на кухню. Илья с интересом осмотрел эту творческую лабораторию, прочитал надписи на банках и ёмкостях: «Перкарбонат натрия», «Octavia», «Краска белая водоэмульсионная», «Акриловый грунт «Слоновая кость», «Лак», «Клей столярный» «Желатин» и тому подобное.
— Марина, подойди, помоги тут, — позвал из кухни дядя.
Марина вышла, Илья встал, прошёлся по мастерской, ещё раз осмотрел всё, но, к своему удивлению, не обнаружил ни мольберта, ни палитры, ни красок и ни одной написанной или незаконченной картины – ни на стенах, ни в комнате вообще. «Наверное, прячет. Они бывают суеверные», — подумал гость. Впрочем, одна картина была. Это было старое, по всей видимости, ещё советское избражение Ленина, выступающего перед публикой на каком-то съезде. Но и это полотно было наполовину покрыто, замазано белым грунтом.
Марина с дядей вышли из кухни, неся в руках сразу по несколько тарелок: хлеб, салат, нарезка, плов, жареная курица. Поставив всё на стол, Степан Романович вышел ещё раз и вернулся с графином жидкости приятного тёмно-красного цвета и рюмками.
— Моя настоечка смородиновая, — пояснил он.
Выпили. Приступили к еде.
— А ты, Илья, чем занимаешься? – спросил дядя.
Илья вкратце рассказал марининой родне о себе, о своей работе.
— Ну, что ж, молодец. А с Мариной у тебя серьёзно?
Парень с девушкой посмотрели друг на друга.
— Очень серьёзно, — помолчав, ответил Илья.
Полностью удовлетворившись ответом избранника племянницы, художник тут же сменил тему:
— А я тут новую технологию отбеливания узнал, старинную, очень интересную. Решил попробывать. В общем, холст надо сутки вымачивать в кадушке в водяном растворе навоза с щёлоком, потом прокипятить с золой, выдержать в горячей духовке. Отбеливать на солнечных лучах, на траве, прополоскать в реке. Потом выбить колотушкой на доске, растолочь в ступе, и снова на траву. Говорят, идеально белая нейтральная поверхность получается.
— Извините, а посмотреть, ваши картины можно? – решился спросить Илья.
Тут уже переглянулись племянница с дядей.
— Конечно, можно, — согласился Степан, — Только, видишь ли, Илья тут надо сделать небольшое пояснение, чтобы ты правильно всё понял.
— Да, конечно.
— Я – белый художник-эколог, я создаю полотна неограниченных возможностей, универсальные картины, так сказать. В визуальном воплощении – это тщательно обработанные, отбеленные холсты в раме. Обработанные до такой степени совершенства, что рука сама непроизвольно тянется, чтобы непременно нарисовать хоть что-нибудь, хоть просто линию, пятно, короче, — оставить след, наследить, натоптать… А попросту говоря, запачкать универсальное пространство возможностей, наследить своим ничтожным «Я», подобно невоспитанным подросткам, которые пишут на стенках лифтов, остановок, малюют краской на стенах домов. По таким рукам надо бить.
— Почему? — спросил Илья.
— Дело в том, что всё уже изображено, пусть даже в невоплощнных идеях, которые, так сказать, носятся в воздухе. Последнее суперпроизведение – это «Чёрный квадрат» Малевича. В нём есть всё, — и человеческое, и космическое, которые саморастворены друг в друге, поэтому невидимы и неузнаваемы. В этом последнем предметном изображении всё исчезло, всё разнообразие мира и сознания аннигилировалось, — и человек, и космос. Поэтому, остаётся что?
— Что остаётся? – с интересом спросил Илья.
— Остаётся тайна предметной основы любых картин, чистое пространство, белый холст, неизречённое таинство, которые не закрывают и не пачкают никакие росписи, никакое малевание. И так в любом искусстве. В музыке, например, — это тишина.
— А с чем это Ничто соотнисится в реальном мире, в жизни человека? – немного помолчав, задал вопрос собеседник.
— Молодец, Илья, ты очень правильно мыслишь, рад за тебя. Об этом никто толком ничего не знает. Может быть, это Господь Бог апофатического богословия, где понятие Бога даётся через тотальное отрицание всех определений Бога: не это, не это, не то… Ну, давайте выпьем. Вы ешьте…
— Это очень интересно, и в этом есть большой, новый смысл, — серьёзно сказал Илья.
— Я рад, что ты понял это, — ответил Степан Романович, — Вот сейчас все озабочены экологией природы. Это правильно, но гораздо важнее и насущнее сейчас – экология культуры. Загрязнение, отравление чистого культурного пространства валом, потоком мусора так называемых художественных произведений: картин, скульптур, книг, музыки, песней, фильмов и спектаклей… Декоративно-прикладное – это отдельная статья. Культура, искусство, в отличие от природы, не только терпит идеальную пустоту, оно, это девственное пространство, является единственным условием существования культуры и единственным достойным предметом воплощения для настоящего художника. До того, как «Вначале было слово…» была идеальная божественная пустота. Вот, посмотри…
