Автор: Из, устеленного хламом угла к ним кинулся человек, разрывая и без того оборванный ворот своей рубахи. Его жалкий вид внушал непривычное чувство жалости к неудавшемуся смертнику, но только потому, что он остался жить. Из-под лохмотьев одежды виднелись многочисленные раны, нанесённые острыми предметами, иссиня-зелёная шея носила на себе следы многих борозд от повешений, истончала и удлинилась готовая оторваться от своего тела голова, болталась на этом ненадёжном соединении свалявшимися волосами прически, бороды и усов. Из сплетённого клубка этой шерсти раздался крик:
— Вы пришли убить меня. Скорее разорвите моё тело на части. Ах, это ты Антонио, а я ждал убийц, разбойников, — и он упал на руки вошедших.
— Уймись, мы просто зашли тебя проведать. Со мной Иван, у него тоже неладно с воображением, но он борется, хочет попасть на приём и даже ходил на бега, где выиграл много денег. Поговори с ним, может тебе помогут его знания, — за Ивана решал строитель.
— Ничего мне уже не поможет. Он не знает, что такое настоящая опасность. Все страхи, которые я испытал в жизни, оказались игрушками в сравнении с падением в бездну. Вы прыгали с парашютом? Это только вначале страшно, позже узнаёшь – парашют обязательно раскроется, всё становится обыденным, как прыгнуть в глубокую реку, неинтересно, но когда купол не раскрылся, я испытал такое, что если бы мне позволили прыгнуть ещё раз, стал бы на коленях умолять, чтобы на меня надели простой мешок или бросили вниз без ничего, но оставили бы кнопку, и я бы жал её, а она не срабатывала. Никто не поймёт, что происходило со мной тогда. Моё тело летело так стремительно, так свободно, и я слышал, как завистливо подвывал мне вслед ветер. Хочу ещё и ещё раз испытать эту невыносимую скорость, опережающую все мысли о спасении. Я впился в землю своим телом, проник этой скоростью в середину земного шара и ощутил жар горящей внутри магмы. Теперь я мучаюсь здесь от невозможности предаться суициду, к которому приговорил себя сам. Мне не дают забраться на крышу, отнимают ножи, вилки, нет свободы распорядиться своей жизнью и хотя бы в этом сравниться с Сущим. Я не использовал тот единственный полёт, данный мне, для ощущения полной свободы ужаса, которое и есть радость. Мне был открыт вход в непостижимую суть страха, но я не нашёл выхода, не смог остаться там навсегда. Не удержался в полёте.
— Нет ничего страшнее безвыходного положения, — поддержал его мысли Иван.
— Что вы сказали? Вот-вот, мне и нужно найти страх безвыходности. Вы подали гениальную идею. Как же мне поступить? Да-да, нет выхода, нет верёвок, мало высоты, ножей – страх, опасность не на выходе, а в том, что его нет и не будет. Страх безнадёжности, я вспомнил, он знаком мне, надо восстановить некоторые события и вновь ощутить тот страх, перенести на сегодняшний день и испугаться, мгновенно, как тогда. Оставьте меня, я должен многое вспомнить, — и нашедший направление страха вытолкал их из комнаты.
На выходе Антонио накинул себе на голову плотный, брезентовый капюшон и впереди, от его лица, пошёл бледный свет, помогающий высматривать дорогу.
— Везучий вы человек, — прозвучал в этом свете его голос. Деньги выиграли, без пяти минут на приём попадете, и страх человеку помогли найти. За один день и столько происшествий, мне за жизнь здесь не выпадало столько удачи. Вы знаете, почему мои песчаные дворцы разрушил бульдозер – не успел закрепить фундамент и стены. Денег не нашёл купить несколько мешков цемента. Такого пустяка не хватило, чтобы шагнуть в Вечность. А здесь даже песка нет, только пыль, из неё строительство не затеешь. Пропал мой Гауди, один я понимал его мечты, — загрустил Антонио.
— Возьмите мои деньги, купите цемент и песок тоже, — пожалел творца Иван.
— Какой цемент, тут сумрак, а такому грандиозному проекту нужно солнце, его свет подчёркивает замысел художника. И Барселона подходящее место, для осуществления фантазий Гауди. И Житомир хорошее место, но нигде нет денег для великого дела, а теперь и меня нет. Богатые люди хотят жить красиво и эта их роскошь, совокупляясь с пошлым видением мира, порождает уродство во всём, всегда, и ничем не осилить эту роскошь бедняков, добравшихся к богатству. Хамского непотребства в распознании красоты. А вы, говорите, песок, цемент. Страшно подумать, что несколько мешков цемента могли изменить мир, унылую картину квадратных многоэтажек, а наш друг не может сыскать страх и правильно ваше мнение, что страх живёт взаперти, не имея выхода энергии. Но прав и ищущий страх, говоря, что, улетая в бездну, мы опережаем свой страх и чувствуем себя счастливыми, даже оставаясь живыми. И ищет он не страх, а миг, который вырвал его из западни ужаса жизни. Теперь, найдя страх, он будет искать средство его опережения, то, что он уже однажды испытал под куполом нераскрывшегося парашюта, и опять подвинется к суициду.
— Тогда надо вернуться к нему и постараться как-нибудь помочь, — попросил Иван.
— Жалеть его не надо и возвращаться тоже. Подумаешь, ещё пару раз повесится, шея удлинится верёвки всё равно ни к чёрту, не годны. Это и есть его полёт, но попадётся прочный аркан, и парашют откроется, страх вырвется и не станет больше мучить его своим присутствием и отсутствием тоже.
Иван слушал, даже не пытаясь возражать. Он начинал думать о людях в сумеречном городе и неизвестно зачем жалел, что не пришел сюда раньше, но в этой жалости жила уверенность в недолгом своём пребывании здесь. Его мысли прервал человек, волочащий за собой свою же ногу в огромном, кованом сапоге. Сапог, с виду, был очень тяжёл, но его носитель упрямо тащил его за собой, беспокойно оглядываясь назад.
— Куда собрался, Ахиллес? – приветствовал его архитектор. -Сбросил бы ты этот проклятый сапог, уж и стрелков в городе не осталось. А если и есть, в сумерках нелегко целить в твою пятку. Да и зачем. Ты уже не тот, и враги твои сгинули, теперь незачем охотиться за тобой.
— Меняются времена, но не цели. Уязвимость моей пяты лучшая цель этого ничтожного мира. И чтобы сохранить в неприкосновенности пятку, я таскаю за собой этот проклятый сапог, он и защищает великую цель от посягательств на всё смелое и красивое. Если враги поразят мою пяту, исчезнет стремление к великой цели и всё останется, как оно есть. А может оказаться гораздо хуже, — путано отвечал человек, называемый Ахиллесом.
— Почему, неужели слишком многое заключено в вашей пяте? Что же там у вас? – влез в разговор Иван и не пожалел, получив странный, но исчерпывающий ответ.
— Сама моя пята, заключённая в железный сапог, не имеет никакой ценности, но обладатель её мужественный красавец Ахиллес, неуязвимый и потому бесстрашный в своих замечательных подвигах – велик. Покуда я жив, это пример бесстрашия, красоты. Даже желая меня уничтожить, мои враги пытаются дорасти до вершины моего величия, равняются на меня и чем дольше я буду существовать, тем большее количество людей будет стремиться приблизиться в красоте и разуме своём к идеалу и даже стать рядом со своим кумиром, пожелают стать достойными братьями Ахиллесу. Если же волей случая я погибну, то неизвестно, какую новую цель и кумира изберут себе люди. Им может стать может стать уродливый и страшный мыслями демон, а не герой, и тогда мир наполнится страданиями. А пока мучаюсь только я один, но эти страдания ради будущей красоты мира, — и он поволок дальше свой несуразно огромный сапог.
— Давно он его носит? – спросил Иван вслед удаляющемуся Ахиллесу.
— Не знаю и никто не знает, а зачем ему сапог, он только что рассказал. У каждого своя печаль от несовершенства мира и длится она ровно столько времени, на сколько хватает пространства её боли, — строитель повёл рукою вокруг себя.
Мешок с деньгами, вдруг потяжелел, будто напоминая о себе, и Иван попросился отдохнуть.
— Есть недалеко кабачок, там можно перекусить и даже водки выпить, — повернул в сторону реки Антонио.
— Этого мне и нужно. Хочу водки, — уверенно пошёл за ним Иван.
Далеко или близко состоялись все его похождения, он ещё не ощутил, ходил с проводником и не знал расстояний, шёл только второй день пребывания в этих сумерках, не бывших ни днём, ни ночью, но почему-то в его голове день считался вторым, а, значит, среда и до пятницы оставалось прожить четверг, найти писателя, получить рекомендацию и попасть на приём. Особенных мыслей на этот счёт Иван не имел, не знал, чем всё это закончится, но некоторые изменения впечатлений от встреч и знакомств с обитателями города, он почувствовал, прострация одиночества исчезала, и на месте пустоты появились лица, мысли, желание видеть, для чего он сюда пришёл. Страха не ощущалось, но начиналось любопытство, что и повело его за ведущим. Отступила постылость разочарования, всегдашнего недовольства, которое пыталось завладеть мозгом с начала пути, усилилось после ночи, проведённой у писателя, от воя старухи и, вдруг, от встречи с Ахиллесом захотелось жить, водки выпить. Через тёмную, как ночь, реку шли широким мостом и Иван, глядя через перила в чёрную жуть воды, спросил:
— Имя есть у реки?
— Самое простое – Лета. Там, куда мы идём – ад. Оттуда редко возвращаются. Не хотят назад. Не бойтесь, там всё по-другому, может понравиться. Много народу сгинуло в аду, — интриговал Антонио.
— Что же там необычного? Не вижу ничего, кроме моста, между сумерками и тьмой. Огни в темноте ярче, пылают прямо, но не жарят же там грешников? – пошутил Иван.
— Шутить изволите, а вот и жарят. Сами увидите, и попробовать захотите, нет, не жареного мяса, погреться на костре, до костей пробирает от жара, сопоставимо с аутодафе. У костров и собираются все сожженные ранее в огне, Галилеев человек семь наберётся, а уж ведьмаков разных консистенций, немерено. Каждый день горят до черноты.
Они спустились с моста по лестнице на берег и двинулись на горящие огнями буквы: «Костры Харона». Неприятная дрожь пошла по телу Ивана при приближении к заведению с таким пугающим названием, а на входе его уже трясло, как в лихорадке. Антонио же был совершенно спокоен. Не успел Иван опомниться, как очутился в помещении, где на возвышении горел костёр, а вокруг, за столами сидели завороженные пламенем огня люди. Озноб продолжался и, присев за стол, он попросил выпить. Антонио тут же поднёс ему стакан водки. Но выпить никак не удавалось, зубы стучали о край стекла и водка проливалась.
— Надо прочувствовать атмосферу, идите в огонь, и ваша лихоманка исчезнет, но сумейте выскочить оттуда сразу же, как только кончится дрожь. Таков ритуал посвящения, если задержитесь – станете огнепоклонником, помните, нужно только согреться. Идите, огонь вас исцелит, — подтолкнул к костру Антонио.
Иван взошёл наверх и шагнул в геенну огня. Всё исчезло, кругом бушевало пламя, но за его языками стеной выросла тьма. Он сам стал огнём, он горел, сросся с пламенем и, уже начиная взлетать искрами в необъятную свободу тьмы, вспомнил предупреждение Антонио и шагнул из костра, ощущая всем своим существом сожаление утраты необычной лёгкости сгорания, желание тела вернуться и продолжить начинавшийся полёт, но пересилил радостный трепет ожидания огня за спиной и зашагал к столу, где его ожидал невозмутимый любимец Гауди и строгие взгляды людей, следивших за триумфом победившего коварство стихии.
— Удалось, удалось. Вы и взаправду везунчик, но как славно гореть, Ух, ласка огня, страсть, недоступная теплу уюта, несравненная, неслабеющая и даже просто стать искрой унесшего тебя пламени – счастье, — чувственно выговорил великий архитектор.
— Уф-фф, — вдохнул воздух Иван. – И водка настоящая. Даже не верится.
— Соглядатаев нет, и водка качественная. Нет контроля, нет и подделок. Когда не надо подстраиваться под вкус дегустаторов, тогда и производится отменный продукт. Тут все потребители и производители из огня вышедшие – размениваться не станут, — отвечал Антонио.
