Автор: Так и осталась сиротка у Зверя серого жить. По хозяйству хлопочет: паучьи тенёты по углам обметает, да каши варит. А Волчище, тот всё больше по чащам лесным рыщет. Златка-то в первую очередь из бусин, да из ниток, которые в сундуке нашла, обереги сплела, что от оборотня охраняют. Один на грудь под одежду спрятала, а другой под постель положила. А Волк иной раз по пол седмицы в лесу дремучем пропадает. Вот она одна в тереме и осмелела. По ступеням до самого верха стала подыматься, на Волчью половину заглядывать. Любопытно ей, чем оборотень живёт.
В горнице волчьей всё ей чудно. Окна там высокие да узкие. В окна те в любой час, и в полуночный, и в полуденный, звёзды ясные светят. По стенам инструменты музыкальные висят: и бубенцы, и гусли, и волынка, да ещё такие, каких она прежде и не знала. Тихий звон мелодичный слышится, то ли от бубенцов, то ли звёзды позвякивают, меж собою перекликиваются. А как месяц светлый лучом по гуслям скользнет, так и чудится, будто кто тихонько по струнам перебирает. Книг не счесть по углам пылится. Все в переплётах дорогих парчовых, драгоценными каменьями украшены, буквицы в них витиеватые, а заглавные – те алыми чернилами выписаны. Грамоты-то Златушка не разумеет, только картинками дивными любуется. На картинках тех — и светила небесные солнце с луною, и всё, что под теми светилами на земле есть: леса, моря, горы… а в них звери и птицы, и духи разные – Водяной, Кикимора, Леший, Ягая баба. И средь них Волкодлак – оборотень-волчище – башку серую здоровую повернул, да глазом злым на сиротку так и зыркает.
Лишь единожды Златушка на двор выглянуть решилась. Вышла на крыльцо, смотрит: а поляна, где терем стоит, снежищем глубоким вся завалена. Сугробы в пять локтей ростом стоят. И нет на том снегу ни одного следа людского, а только волчьи следы к лесу тёмному ведут. Сосны да ели в лесу плотно растут, словно частоколом поляну окружили, не пробраться сквозь него сиротушке. Да ещё на ветви еловой коварная рысь затаилась, ушами мохнатыми поводит, глазами-огоньками зелёными сверкает, за Златкой наблюдает. Под елью горностай хищный кружит, лапами когтистыми снег разрывает, добычу ищет. А на самой макушке филин сидит, крылья топорщит, головой по сторонам вертит, ухает грозно: «Не пущу-ух!».
Закручинилась Златушка: «Как же мне от Волчищи убежать, коль снега вокруг терема лежат непроходимые, да стерегут терем звери дикие? Дождусь ли я весну красную? А ну как Волк чары наложил, чтоб не бывать в его владениях ни весне, ни лету, ни осени, а бывать одной только зиме лютой?». – В тот же день оборотень из лесу воротился. Сел за стол вечерять. Сиротка пироги да кашу к столу подносит, а у самой слёзы из глаз так и капают. А Волк вроде и не замечает. Из под шкуры своей, что на плечи наброшена, достал маленькую шкурку, серо-бурую. Глянула Златка – а то белочка, у оборотня на ладони лежит, не шевелится. Жаль ей стало белочку. А тот и говорит: «Нашёл я вертихвостку под сосной в лесу. Ежели выходишь её, так пускай в горнице твоей прыгает, тебя радует». – Молвил так и по обычаю своему рукой махнул, чтоб к себе ступала.
А Златушка и рада радёшенька. Побежала скорее в горницу, белочку то к груди прижимает, то на колени положит да пальчиком осторожно по шёрстке гладит, про себя слова нежные ласковые шепчет. Отогрела зверушку малую, корешками да травками выходила. Да за то белка к ней и привязалась. Как совсем оправилась, так за сироткой повсюду и прыгает. Куда Златка – туда и белка. А надоест скакать, так на плече пристроится и цокает, по-своему, по беличьи, что-то рассказывает. Златка про себя-то её Сосновкой прозвала, за то, что под сосной в лесу найдена.
Как Волк сказал, так и стало: Вертихвостка вокруг сиротки скачет, а у той на сердце веселее. Грусть-кручина да мысли докучные прочь отступают. Белка Златушке вместо подружки сделалась. Да притом и помощницей оказалась: где пыль хвосточком сметёт, где орешки пощёлкает, ядрышки от скорлупок очистит, а надумает девонька книги листать, так Сосновка ей страницы перевёртывает.
Скоро дни за днями пролетают. Стала Златка к своему житью-бытью привыкать. О матушке, да о молодце-красавце всё реже думает. Словно снежком лёгким все воспоминания припорошило. Иной раз захочется сиротке лицо родное вспомнить, да не может никак, перед глазами одна пелена белая стоит. Выглянет она в окошко – и там всё бело, метелица вьюжит, кружит, тропки-дорожки заметает. Засмотрится Златушка на метелицу и позабудет, о чём размышляла. Чудится ей, будто уж целый век она в оборотневом царстве живёт, будто и нет во всём свете ничего, кроме терема да леса дремучего. А ежели случайно какая мысль о доме родимом, али о житье прежнем в голову придёт, так Златушка сама себя разубеждает: «Видно, сон мне привиделся. Не бывало этого». – Волчище на Златку поглядывает, да скалится-улыбается.
Вот однажды задержался Волк в лесу дольше обычного. Златка тревожиться начала. Нет-нет да шкуру звериную рукой отведёт, в оконце выглянет. В тёмный бор мрачный всматривается, не видать ли Хозяина серого? День глядит, два глядит, а на третий смотрит – на крылечке старуха стоит. Испужалась Златушка, забыла она людей-то. Человечий вид хуже образины волчьей показался. За шкуру-то спряталась и дрожит. Да потом не утерпела, снова в окошко высунулась, тут пелена с неё и спала. Вспомнила Златка про людей, да про голод страшный, что в деревне лютует. Хлеб в тряпицу завернула, дверь отперла да тряпицу ту старухе сунула. Хлеб-то суёт, а сама рукой машет, торопит. Мол, уноси скорее ноги, покуда Волк не возвернулся. А как ушла старуха, так стала сиротка про матушку, да про деревню родную вспоминать. Присела на лавку и плачет, а Сосновка ей хвостиком слёзки утирает.
К вечеру серый Волк из лесу воротился. Уж с порога принюхиваться начал:
— Никак нынче гости в логове моём гостевали?
Златка головушкой еле кивнула. Ждёт, что-то дальше будет? Осерчает ли Оборотень? Руку к груди прижала, оберег, что под платьем спрятан, в кулаке крепко держит. Волчище угрюмый молчит, на огонь в печи уставился. Так не дождалась ничего. Наверх поднялась, а в голове всё про деревню, про людей мысли: Пережили ли зиму голодную? Не сотворил ли Волк чего худого в наказание? Может мор наслал, али загрыз кого? Сколько ни корми, зверя-то в лес тянет, а человека к человеку. Пуще прежнего затосковала Златушка. Стала размышлять да прикидывать, как бы из терема убежать, мимо рыси да горностая, да филина прошмыгнуть, следы запутать-запетлять, чтобы сам Волк отыскать не смог.
А старуха-то ещё засветло до деревни добралась. Покуда по лесу ковыляла, за всяким кустом ей Волк мерещился, а как в селенье вошла, так и осмелела. Давай в избы стучаться, про чудо чудное всем поведывать. Мол, не сгрыз Серый девку-сиротку, при себе оставил. Люди слушают, головами качают: «Видано ли это? Столько девиц-красавиц сгубил, ни одну не пощадил, а над убогой смилостивился». — А та и давай приукрашивать: «Ходит девка в парче-в золоте, на ногах сапожки красные сафьяновые, на пальцах перстни, в ушах серьги из каменьев самоцветных сверкают. Сама статная да ладная стала. Меня, старую, не обидела, с хлебом-солью встретила-приветила». – Не верят ей, посмеиваются: «Чай, задремала на печи? Во сне привиделось». – А как достала бабка из-за пазухи каравай, люди от удивления рты и пораззявили.
Одна Бланка хмурится. Не по нраву ей, что Волчище сироту в живых оставил. Отщипнула она потихоньку от каравая, что Златка старухе дала. Дождалась полуночи – и в баню. Дела чёрные колдовские творить. Изломала иголку ржавую, с хлебным мякишем смешала, крови мышиной накапала. Шепчет: «Коль не вышло жениха-красавца отбить, так я тебя изведу, со света белого сживу. Не рядиться тебе в наряды, не едать тебе хлеба белого, а лежать тебе на погосте в земле стылой».
У Бланки сила злая ведьмовская есть. Как сказала те слова, так занеможилось Златушке. Пелена густая плотная очи ей застилает, то в жар её, то в холод бросает, а изнутри будто кто ножом режет, шипами колет. Мельникова дочка чует, что худо сиротке, хохочет в голос: «Помучайся покуда до чёрной луны. А как ночка тёмная настанет, пойду я на кладбище, сыщу место поболотистей, хлебушек там закопаю. А где хлебушек закопаю, там и могила твоя будет».
Вдруг почудилось ей, будто тень за оконцем промелькнула. Бросилась она к оконцу, к стеклу прильнула. Видит: молодец-красавец на дворе стоит, тот самый, которого к себе привораживала, на Бланку глядит да посмеивается. Бланка как была, нагая, так из бани и выскочила. Мороз её не страшит, ногами босыми на снег встала, во тьму ночную вглядывается. Только пусто на дворе, одно лишь пугало огородное, что с лета осталось, качается-поскрипывает, лохмотья по ветру развевает. Схватила себя мельникова дочка за волосищи густые и давай рвать. В баню воротилась, стала по полу кататься, всю ворожбу позабыла.
В сон тяжёлый, словно в яму глубокую, Златушка провалилась. Вот сквозь сон чудится, будто ладонь тяжёлая горячая ей на лоб легла. От того прикосновения тепло, хорошо Златке сделалось. Силится она разглядеть того, чья ладонь, да сколько ни старается, никак разглядеть не может. Склонился тот, невидимый, над ухом, стал слова нашёптывать. Слова меж собою сплетаются, в сказки слагаются. Сказки дивные, волшебные: про царевен заморских, про богатырей могучих, про птиц вещих, про зверей говорящих. Одна сказка заканчивается, вторая начинается, вторая в третью плавно перетекает, а третья в четвёртую. Со сказками теми вся боль-хвороба уходит. Слушает Златушка, наслушаться не может.
Долго невидимый сказки сказывал, а как закончил, открыла глаза сиротушка. Глядь, а в лесу уж весна вовсю хозяйничает. Где снега глубокие лежали, там ручьи текут-разливаются. Где деревья от мороза да от ветра студёного скрипели да стонали, теперь птицы поют-заливаются. Сосновка рядом с сироткой вертится, кружит. Будто огонёк, то тут, то там вспыхивает. Шубка-то у неё к лету рыжеть начала. Только Златке всё не в радость. Телу легко, да душе тошно. С каждым часом всё грустнее, печальнее становится. То батюшку с братцем, то матушку вспоминает, слёзы украдкой рукавом утирает.
.
.
