Автор: Декабрьские ночи длинные, да тёмные, для ворожбы самые подходящие. Задумала Бланка с товарками на мельнице погадать, будущее своё подслушать. Да товарки-то на полпути забоялись, обратно по избам разбежались. А мельникова дочка – та не робкого десятка – говорит: «Коли вы все испугались, так я одна пойду, узнаю, что мне год грядущий сулит». — Стала к мельнице подходить и видит: на крыльце сиротка стоит, а с нею молодец рядом. Любопытство её одолело. Пригнулась, чтоб за сугробами снежными не заметил никто, да ближе подобралась. Глядит на молодца, глаз оторвать не может, так пригож. А красавец-то к сиротке наклонился, рученьки давай целовать. После ленту алую атласную из-за пазухи достал, вокруг запястья ей обвязал. Бланка от досады кулаки сжала, зубами заскрипела. А молодец-красавец, будто почувствовал что. На сугроб, где та затаилась, посмотрел, так сквозь глыбу ледяную очами самое сердце прожёг.
Вернулась Бланка домой. Спать легла на перину мягкую, пуховую, да сон к ней не идёт. Всё об молодце мысли в голове крутятся. К обеду лишь с постели встала. Бродит по горнице вялая, да кислая. За что ни возьмётся, всё из рук валится. В какую сторону ни посмотрит, всюду ей молодец-красавец мерещится, будто глядит он на неё и лукаво ей улыбается. Так день, да второй она мается. Не ест, не пьёт, одно только думает: «Не видать сиротке ненавистной такого счастья. Отобью и глазом не моргну. Мой жених будет!»
Решила так и наутро чуть свет на мельницу. Прихватила из дома гостинец – мятный пряничек – и ну к Златке ластиться:
— Уж ты, Златонька, на меня зла не держи, что в подружки тебя брать не хотела. Мы теперь с тобой словно сёстры будем. Все секреты, все тайны сердечные друг дружке поверять станем. Расскажи, что за молодец статный, да пригожий к тебе наведывался, ленту алую дарил?
Златка только плечами пожимает. А дочка мельникова не отстаёт:
— Знаю, что говорить не можешь, так хоть укажи, с какой стороны приходит, из какого села, аль из города?
Снова Злата плечами жмёт, а Бланка всё наступает:
— Хоть бы узнать, как зовут его? Давай так сделаем: буду я имена перечислять, как правильное назову, ты мне знак подай.
Да откуда же сиротке имя гостя своего знать, коли он себя не называет, из каких земель родом не сказывает? Что Бланка ни скажет, а Златушка в ответ лишь головой качает. Видит та, что не выведать ей ничего у сиротки, обозлилась, а виду не показывает:
— Пора мне, Златонька, домой спешить. В следующий раз побеседуем. Я теперь частенько тебя навещать стану.
Снова по дому расхаживает угрюмая. В груди у неё словно огнём жжёт. Без молодца белый свет чёрным видится, мёд сладкий горче редьки кажется. Домашние-то к ней подступиться не смеют. Походила, побродила, да опять на мельницу, к сиротке ласкается, пирожком маковым угощает:
— Расскажи мне, подруженька сердечная, сестрица моя названная, когда снова гость твой милый пожалует?
Молчит Златушка, а Бланка вроде как обижается, пеняет ей:
— Ты огорчение мне тем доставляешь, что секретом поделиться не хочешь. Знать, не любишь ты меня, сестрой своей не считаешь.
Снова ни с чем домой пришлось возвернуться. Да только мельникова дочка не из таких, кто скоро от своего отступает. Думает: «Погоди же, молчунья проклятая, мне бы только разок с ним наедине встретиться. Взглядами, да улыбками очарую, а не поможет, так заговорами колдовскими к себе приворожу. Всё одно моим будет».
В третий раз Бланка на мельницу идёт. Уж злобы своей не скрывает. Схватила Златку за плечи и ну трясти: «Признавайся, окаянная, когда молодец тебе новую встречу назначил?» — Бланка – девка крепкая, на два лета старше Златушки – как от такой отбиться? А ежели и дашь отпор, так мельник осерчает, совсем на улицу прогонит. Вот и выходит по всему, что терпеть сиротке надобно. А Бланка набушевалась, да и говорит: «Хотела я с тобой по-хорошему обойтись, да видно по-плохому придётся». – Ленту алую – подарок дорогой – с запястья златкиного сорвала, в карман к себе спрятала. У девчурки слёзы на глазах выступили, а Бланка на слёзы смотрит, да хохочет: «Ещё хлеб новый народиться не успеет, как я за красавца твоего замуж выйду. А ты, сирота безродная, одна свой век куковать будешь!»
Ночь безлунная настала. Дочка мельникова в бане заперлась. Донага разделась. Волосы распустила. Ленту на лавку положила. Свечу из тёмного воска зажгла. Травы пахучие растёрла, с растопленным воском смешала, да в форме сердца слепила. Палец иглой тонкой уколола, а как кровь выступила, той кровью на сердце капнула. После обмотала сердце лентой атласною, да наговорила слова колдовские чёрные. Прабабка-то у неё ведьмой была, с чертями зналася. Так Бланке колдовским делам и учится не надо, будто нашёптывает кто на ухо, какой знак сотворить, да какие слова сказать. Наворожила и усмехнулась: «Теперь мне искать тебя не нужно. Сам придёшь, никуда от меня не денешься».
Угомонилась Бланка. Знает, что чары тёмные молодцу-красавцу не пересилить. Будет теперь сердцем томиться, да себя изводить, покуда ноги сами к её воротам не принесут. Ходит довольная. Перед товарками хвалится:
— Скоро жених у меня появится знатный, да богатый, да красавец писаный. Вы все мне завидовать будете.
Товарки удивляются:
— Где же ты такого сыскала?
А Бланка в ответ усмехается:
— На мельнице.
Ждёт-пождёт жениха седмицу, да другую, а тот всё не является. Мельникова дочка брови хмурит, с каждым днём смурее становится. Грозит в мыслях: «Погоди, расплачусь я с тобой за свои страдания. Равнодушием и надменностью мучить стану. Всю душу измотаю, жилы вытяну». — Одним только утешается, что сопернице ненавистной и того хуже приходится.
А тут, как нарочно, наказал мельник Златке в дом явиться. — Коли на мельнице дел нет, так по хозяйству работа найдётся. Нечего сироте приучаться задарма чужой хлеб есть. Как увидала дочка мельникова Златушку, так от злобы вся затряслась. Думала, та в слезах, а она от радости светится. Скинула рукавичку, а на мизинце колечко позолоченное поблёскивает. На колечке камешек рубиновый, словно уголёк из печи, тёмным пламенем горит. Будто обезумела Бланка, по-змеиному зашипела, на сиротку набросилась. Волосы, одежду рвать стала, лицо ногтями исцарапала, колечко с пальца с кожей содрала. На шум-то домашние, да соседи сбежались. Одну от другой оттащили. А Бланка отдышалась маленько и давай на Златушку наговаривать – бесноватая, мол, Волк в ней сидит, сама себя кусать, да царапать начала, а думала сдержать, так она на меня кинулась.
Златка губами шевелит, оправдаться пытается, а те на неё и смотреть не хотят, глаза отводят, головами качают. Видит мельника дочка, что её сторону принимают, и ну пуще сиротку чернить: «Как на мельнице батюшка мой ей приют дал, так вся мука разом прогоркла. Не иначе, как она, добрым людям зло творит, а с чертями по ночам дружбу водит».
Услыхали люди добрые про хлеб – осерчали, верёвкой крепкой, пеньковой, Златку повязали, да в амбар пустой посадили. Принялись меж собою решать, что с колдуньей делать. Одни кричат: «К ведуну ее отвести!». — Да ведун-то ещё по осени в лес ушёл, да так и не воротился. Шибко стар был. Коренья, да травы искал, а вместо них, видно, смерть свою в лесу встретил. Другие говорят: «У старейшины совета спросить надобно». — А третьи спорят: «Сам старейшина мельнику наказал сироту в помощницы взять. Не признает свою ошибку, выгораживать ведьму станет». – Тут Бланка голосом вкрадчивым в спор вступила: «Коли Волк её отметил, значит, Волку и отдать следует». — Испугались, зашептались: «Слыхано ли, чтобы Зверя ни овечкой, ни козой, а живым человеком задабривали?». – А злодейка своё гнёт: «Прогневался на нас Волчище. Год голодный наслал. Ежели добычу законную ему не отдадим, следующий того хуже будет».
У Златки родных никого нет, некому за неё вступиться. А люди-то от голода злые, да суеверные стали. Дождались вечера, отвели её на глухую поляну, на ту самую, куда матушка козочку, да овечку приводила, да куклу-обманку сажала. К ели столетней крепко-накрепко пенькой руки-ноги примотали, да одну и оставили.
.
.
