Автор: Стоит Златушка под ёлкой, дрожит. С каждой минуточкой всё темнее, всё жутче становится. Мороз крепчает. Одежонка-то на ней совсем ветхая, вот и думает сиротка: «Коли до полуночи Волк за мной не явится, заледенею совсем. Говорят, от холода умирать не больно. Закроет глаза человек, и застынет во сне. Кабы мне не от волчьих клыков, а от стужи смерть лёгкую. Заснула бы я, а вьюга меня снегом запорошила, замела. Так до самой весны под покрывалом снежным лежала бы». – Время идёт. Златка уж тело чувствовать совсем перестала. Сомкнула веки, задрёмывать начала. Грезится ей, будто молодец-красавец вокруг поляны бродит. Словно ищет что, а её не замечает. То, вроде, за кустами одежда его промелькнёт, то снова в лесу скроется. Потом на поляну вышел, остановился поодаль и говорит ей что-то. Да только речь-то неясная, чужеземная. Вслушивается Златка, а слов разобрать не может.
Вдруг за елью, позади, будто ветка хрустнула. Исчез молодец, как и не бывало. Мигом с неё сон слетел. Хотела девчурка посмотреть, кто за деревьями прячется, да верёвка прочно держит, не даёт обернуться. Снова ветка захрустела. Сердечко от испуга из груди наружу рвётся. Забилась Златка, тянет верёвку, руки высвободить старается, а та лишь сильнее в тело впивается. Слышно ей за спиной чьё-то дыхание хриплое страшное. Златка шею выворачивает, увидать пытается, что за чудище из чащи лесной вышло. Выплыла тут из-за деревьев луна полная круглая, поляну осветила. Глянула Златушка на землю – а на земле тень звериная страхолюдная косматая шевелится, с каждым шагом всё ближе к ней подбирается. Вздохнула сиротка в последний раз глубоко, да через тот вздох душа её на волю и выпорхнула.
Покружилась душа над кустами, на макушках деревьев покачалась и выше полетела. Легко ей, свободно. Дальше облаков, к самым звёздам-огонькам небесным стремится. Различает среди тех огоньков глаза знакомые. Уж не матушка ли с батюшкой, да с братцем родным её встречают? Вдруг, будто кто вниз её потащил. Растворились глаза, в тумане растаяли. Хочется ей в небесах среди ясных звёзд остаться, да кто-то сильный обратно в черноту увлекает. Стала душа тяжёлая, начала вниз падать. Падала, падала, пока земля твердая на пути не встала. Вздрогнула Златка и очнулась.
Уж не в лесу она, а в дому тёплом. На мягком лежит, мягким, да тёплым сверху укрыта. Только что за дом, никак Златка понять не может. Все предметы в темноте густой словно потонули. Чудится, будто не одна она. Пошевелился в темноте кто-то невидимый, вздохнул. Заговорил. Голос у него глухой, низкий:
— Высоко же поднялась. Еле догнал я тебя. — Помолчал и снова молвил. — Люди-то в деревне совсем одичали. Меня Зверем зовут, а сами-то хуже зверья, коли дитём собственным от Волка отдариваются. Видно, наказать их придётся. А ты спи покуда.
Заскрипела дверь протяжно, и стихло всё. Попробовала Златушка встать, да не хватило силушки с постели подняться. Не перебороть сон колдовской, голова сама так на подушку и клонится.
Проснулась за полдень. Осмотрелась – видит, в горенке она. А горенка та – чудная. Пол ковром застелен, и стены все коврами завешаны, на коврах нити в узоры таинственные сплелись: то ли звери невиданные по горам по долам скачут, то ли растения диковинные вьются, да цветки распускают, то ли вовсе письмена тайные, мудрецом древним начертанные. Только в одном месте на стене ковра нет. Там сундук дубовый стоит, железом узорным окованный. А на крышке-то бусы коралловые лежат, точь-в-точь как те, что батюшка дарил, что на куклу соломенную Злата с матушкой надели. А внутри сундука рушники с подзорами сложены, те самые, которые по осени Златка в лесу растеряла. Тут же в раме резной картина висит. Картина большая, в рост человечий. Только холст у картины странный – гладкий, да блестящий и ничего на нём не нарисовано. Погладила его Златушка рукой – глядь, а там тоже рука, к ней тянется.
Испугалась сиротка, к окну отбежала. Выглянула наружу – а земля-то далеко внизу, аж голова кругом пошла. Посмотрела по сторонам, а вокруг лес один дремучий. Деревья огромные до самого неба. Всё сосны да ели мрачные, ни берёзка, ни рябинка меж ними не покажется. Ещё жутче ей сделалось. Тут солнышко в оконце заглянуло. А оконце-то в горенке тоже чудное, всё из мелких стёклышек разноцветных слажено. Лучики сквозь них проходят и цветными огоньками делаются, по полу да по стенам прыгают. Полюбовалась Златка огоньками и повеселела. Потом стала в стёклышки на деревья глядеть: в зелёное посмотрит, зелено всё вокруг станет, будто лето наступило; в жёлтое – позолотится, словно осенью; в синее – ночь настанет; в малиновое – зорька ясная на землю опустится. Только красное стекло сиротке не понравилось, лес в нём будто огнём горит, языки пламенные выше деревьев поднимаются, к самому терему подбираются.
Вдруг из пламени не то чудище, не то человек вышел вида ужасающего. Косматую голову поднял, да глазами так в Златушку и вперился. Златка от окна отшатнулась, обернулась к двери, а тот уж в горенке стоит.
— Отчего же, — говорит, — ты, Златушка, от меня отворачиваешься, руками прикрываешься? Не ты ли в мятежную ночь на двор выглядывала? Не ты ли матушку про Волка, что в тереме живёт, выспрашивала? Так вот смотри же теперь, каков я.
Любопытство страх пересилило. Отвела она руки от лица, Волчищу разглядывает. Жуток оборотень: всего страшнее глаза его, один сапфировый, второй — вроде, карий, а в глубине чёрно-красный, будто уголёк вспыхивает, на плечи шкура серая звериная наброшена, роста высокого, в теле крепок, по летам молод кажется, да меж бровей соболиных и к губам от носа орлиного пролегли складки глубокие, в волосищах чёрных нечесаных седина пробивается, а одна прядь, что спереди на лицо спадает, цвета багрового. Вздрогнула сиротка, как ту прядь увидела, волка с багровым пятном, что запястье прикусил, вспомнила.
Усмехнулся оборотень:
— Вижу, признала ты меня, Златушка. Что ж, привыкай к моему обличью дикому. Останешься покуда в моём тереме, будешь мне служить, хозяйство вести. Теперь мне снова в лес надобно, а ты пока вокруг осмотрись, пообвыкнись. – Сказал так и вышел.
Поплакала Златка сначала маленько, а потом и думает: «Все одно податься мне некуда. Зимой замёрзну одна в лесу. Буду у Волка в логове домовничать. А как весеннее солнышко припекать станет, сбегу от него, коли не сгрызёт до тех пор. Пойду по белу свету суженого своего искать». — На том и успокоилась. Стала в тереме осматриваться, как Волк велел.
А терем-то высокий, горницы в нём в три яруса расположены. Та горница, что для Златки хозяин отвёл, посерёдке оказалась, от неё вверх и вниз лестницы крутые ведут. Наверх подниматься Златушка не решилась – там оборотневы владения, к луне ближе. Спустилась она вниз, а внизу сумрачно. Окна все звериными шкурами завешаны, из стен рога еленьи торчат, с рогов травы пахучие свисают. В центре горницы стол широкий дубовый. Возле стола друг против друга два стула высоких. Вдоль стен лавки и лари стоят, на лавках мешки тугие, да короба, да корзины пузатые, а у одной стены печь жарко горит. Жутко сиротке, по сторонам озирается, от каждого шороха вздрагивает. Мало ли историй старики сказывали, малых деток на ночь стращали? Будто в логове Волчьем под лавками косточки человечьи обглоданные валяются, в чулане да в подполе девиц останки иссохшиеся схоронены, в ларях змеи да прочие гады прячутся. Златка в один ларь заглянула, а в нём монеты и медные, и золотые, и серебряные. Стала сиротка мешки, да короба, да корзины осматривать, а в них чего только нет: и мука, и крупа разная, и грибы, и ягоды сушеные! Люди-то, по обычаю заведённому, дважды в год к Волку на поклон приходили, оброк несли. Столько-то припасов Златка в матушкином дому и то не видывала.
Посмотрела сиротка на муку белую пшеничную да на печь горячую и решила хлеба испечь: «Коли прогневлю Волка, так пусть меня сгрызёт, а я хоть напоследок хлебным духом подышу». – Только успела каравай из печи вынуть, как оборотень из леса воротился. Стал принюхиваться. Стоит Златка ни жива ни мертва. А ну как не по нраву Волчище хлебный дух придётся? Потом сел Волк за стол и говорит:
— Давно я печева не едал. Подавай сюда каравай, отведаю.
Златка хлеб к столу несёт, а сама дивится: «Неужто оборотень человечью пищу есть станет?».
А тот, будто услыхал златкины мысли, ей и отвечает:
— Или думаешь, ежели я породы волчьей, так мне весь волчий век мясо сырое клыками рвать да кровью тёплой запивать?
Задрожала Златка от этих слов, а Волк, как давеча, опять усмехнулся:
— Не пугайся, Златушка, я тебя не трону. Возьми хлеба, да ступай к себе. А меня одного оставь.
.
.
