Автор: Возвращалась Бланка домой за полночь. Косы распущены, платье порвано. Сама, будто в угаре, али во хмелю, улыбается, в руке цветок шиповниковый крепко сжимает. Шипы пальцы колют, в кожу впиваются, а та и не чувствует.
Хотела мельникова дочь Волка обмануть, да коварен Волк, сама в его ловушку попалась. Чарами своими Бланку околдовал. Чуть не каждую ночь, едва мельник да прочие домашние заснут, а она уж на поляну бежит, Оборотня-волкодлака дожидается. Оборотень свою власть чует, куражится. Ждёт его девка до самого утра, а тот и не кажется. Ночь, две нету Волка – бледнеет мельникова дочь, чахнет, а дождётся, наконец, — снова разрумянится.
Начал мельник замечать, что с дочкой не ладное творится. Стал думать да гадать, отчего любимица его сохнет да бледнеет. Надумал за Бланкой проследить. День, другой за ней по пятам ходит, а приметить ничего не может. Вот настала ночка тёмная. Притворился мельник, будто крепко спит, захрапел громко, а сам в окошко на двор посматривает. Видит, дочка его из избы выскользнула, по сторонам воровато огляделась и прочь со двора. Мельник вслед за ней из дому выскочил. Идёт Бланка по селенью, и мельник за ней крадётся. Вышла она на окраину деревни к самому кладбищу, да мимо кладбища в самый бор густой. Ступает уверенно, дорога-то ей хорошо знакомая. Мельник за ней еле поспевает. А как в лес вошли, так и вовсе отстал, из виду красавицу свою потерял. Плутал-плутал, с горем пополам, тропинку отыскал. Она-то его к Волчьей поляне и вывела.
Слышит мельник два голоса: один, девичий, молит, а другой, глухой, да низкий, прочь гонит. Узнал мельник дочерин голос, и кому второй принадлежит, тоже смекнул. Просит Бланка Оборотня, заклинает, чтоб не прогонял, при себе оставил. Да только Зверя бессердечного не умолишь, слезами горючими не проймёшь. Как взрыкнет на неё:
— Уходи, дочка мельникова! Не нужна ты мне! За злобу да за дела твои чёрные я тебя наказал. Возвращайся к человекам, а мне боле не показывайся, не то худо тебе сделаю.
Возвратился хитрый мельник домой, ничего дочери не сказал, будто и не слыхал, не видал ничего. А чуть свет, на мельницу засобирался. Прикатил с мельницы жёрнов тяжёлый старый да цепь железную захватил. Стал жёрновом дверь в дочерину горницу на ночь подпирать, цепями прочными ставни на окнах закрывать. Бесится Бланка, шипит, рычит в озлоблении, что под руку попадёт, всё ломает, крушит, а вырваться не может. Побесилась так один да другой раз, поняла, что не одолеть ей запоры крепкие, да и успокоилась.
Златка меж тем в тереме волчьем томится. Уж не держит её Волк, сама не уходит. Душа у неё словно раздвоилась, сердечко на две половинки разделилось. Иной раз по хозяйству хлопочет да вдруг замечтается. В грёзах девичьих видятся ей страны далёкие заморские. Увезёт её молодец-красавец суженый, станет она женой мужнею, будут у них детушки, трое али четверо, у всех глазки весёлые, цвета неба весеннего. Чудится Златушке, будто в самом деле рядом её суженый. Шагами лёгкими из-за спины подкрадывается, за пояс обнимает да в лицо заглядывает, улыбкой лукавой улыбается. Лишь прикроет сиротка глаза на мгновение: а то не молодец, Оборотень на месте его, смотрит на Златку глазом сапфировым, словно в омут глубокий затягивает. Уж обличье волчье Златушку не страшит. Целый век так в объятиях простояла бы. Только вдруг оскалится Волчище, от себя оттолкнёт. Очнётся сиротушка: одна она в горенке. Нету с ней никого, да и не было. Хозяин серый давно в лес ушёл. Боле месяца в терем не кажется.
Лету на смену осень пришла. Стали ночи темнее, дни холоднее. С деревьев последние листья спадают, птицы в тёплые края улетают. Одни сосны да ели в наряде своём вечном стоят, иглы острые в стороны растопорщили. Златка с Сосновкою по-прежнему одни в тереме. Где-то Оборотень бродит? По каким чащобам зверем рыскает? Жив ли, али сгинул где? – То им не ведомо. Караульщики хищные, слуги волкодлаковы верные – филин, да рысь, да горностай – и те разбежалися, разлетелися, в чаще дремучей скрылися.
На осенний день равноденствия расползлась по небу, закрыла солнце туча жирная, словно крыло змея огненного. Тёмно сделалось. Начал ветер выть-завывать, деревья качать, ветви гнуть-ломать, тучу на клочья рвать. Жутко сиротке. На оборотневу половину забилась, да и там от ненастья не спрятаться. Бубенцы на стенах тревожно звенят, волынка дудит, надрывается, гусли гудят, струны на них сами собой обрываются. По горнице будто тени чьи-то мечутся. Терем весь, как старик древний, стонет глухо, скрипит. Златка белочку к себе прижимает – вдвоём-то не так боязно. Про себя думает: «Чтой-то духи лесные разбушевались-разбуянились? Видно, волю почуяли, прознали, что нет боле на них хозяина. Не случилось ли чего с Серым Княжичем?». – Так помыслила, и защемило сердечко в груди.
Вдруг входная дверца хлопнула. Златушка стрелой вниз по ступеням кинулась. Возвернулся Серый Князь в свои владения. Видом стал страхолюдней прежнего: истощал, складки на лице резче прорезались, в волосищах косматых седины прибавилось. Шкура на плечах на куски изодрана, под нею раны кровавые. Только не пужается Златка, от Оборотня руками не закрывается. Сама в объятия к нему бросилась. Стала раны слезами орошать, космы седые ладонями приглаживать, морщины поцелуями покрывать. Как вдруг принял Оборотень обличье звериное. Шерсть на загривке у него так и вздыбилась. Глаза огнём заполыхали. Из пасти пена пошла. Зарычал он на сиротку, оскалился. Хочет сиротка ближе подойти, а тот сильнее рычит да скалится:
— Берегись меня, Златушка. Не шкурой серою страшен волк, а клыками вострыми. Ночь мятежная настаёт. Лютый Зверь во мне просыпается. Горе, кого встречу в такую ночь. Что творю, того сам не памятую, не ведаю.
Не сдержалась Златка, наверх в горенку свою бросилась, дверь покрепче заперла, оберег, что под постелью хранила, руками дрожащими достала. Бусины да узелки на обереге перебирает, заговоры охранные про себя читает, а зубы-то от страха стучат, пальцы непослушные нитки рвут да путают. А в лесу духи пуще прежнего беснуются. Сосны с елями стволы до самой земли гнут, кланяются, чтобы духи злобные пощадили, с корнем не выдрали. Терем шатается-качается, по швам трещит. Ставни, двери в нём громыхают, хлопают. Сквозь грохот да вой Златке слышится, будто сверху чей-то плач жалобный доносится.
Пересилила Златушка страх, из горницы вышла. Лестницу еле одолела, ступени-то под ногами ходуном ходят. Видит: у гуслей струны все болтаются оборваны, у волынки в боку дыра рваная, бубенцы серебряны помяты, покорёжены. Лишь один бубенчик медный чуть позвякивает, будто плачется. Пожалела его сиротушка, сняла со стены, да на шею себе привесила. «Не так ли, — думает – и Волк Серый надо мной сжалился? От смерти спас, от людей злых оградил. Кроме добра, ничего я от него не видела. Как же его одного израненного в лесу оставлю?»
Пошла Златка в лес. Ветер ярится, с ног сбивает, ветками по щекам хлещет, землёй да листвой пожухлой глаза засыпает. Ленты развязал, косы растрепал. Прислонилась сиротка к стволу еловому порыв переждать, а волосы к смоле и прилипли, никак их не оторвать.
Златушка-то с одного края в лес зашла, а Бланка-мельникова дочь — с другого. Не доглядел мельник, хозяйством отвлёкся, забыл дверь жерновом подпереть, на ставни замки тяжёлые навесить. А Бланка лишь того и дожидалась, ускользнула из дому. Закончил мельник дела, хватился любимицы своей – а той уж и след простыл. Бросился он народ с огнём собирать, дочь искать, из беды выручать.
А Бланка уж до Волчьей поляны добежала, сама торопится, а ветер в спину ей дует, ещё подгоняет. Встала на середину поляны и давай ведьмовство творить: знаки на земле чертить, противосолонь кружить, да по-волчьи выть – Оборотня призывать. Раздвинулся куст шиповниковый, вышел из-за него Волкодлак-оборотень:
— Вот, мельникова дочь, явился я. Зачем звала?
