Автор: Птица Велень
Веленя* скинул лямки короба и уселся под берёзу. Нужно дать отдых ногам и заодно придумать правильные слова, чтобы оправдаться перед матушкой. Она ведь ждала его с грибами до полудня, а сейчас уже вечер. Вот-вот пролетит птица-заряница, уронит перья в облака. А потом подхватит клювом солнце и унесёт за край неба.
Ствол берёзы был тёплым, ворох листвы под ней – мягким. Так бы и не вставал с места!
Ветер запутался в ветвях, и на плечо упал жёлтый листик. Веленя попытался его сдуть, да где там. Прицепился, видать, мелкорезчатыми краями к зипуну. Будто бы берёза наградила его медалью. А что? Он сегодня здорово в грибном царстве пововевал – полный короб трофеев, с трудом подымешь. Вот брат Устин легко бы вскинул его на литое плечо, а на другое Веленю посадил.
И Веленя загрустил о старшем брате, который всё не может с войны вернуться. Глаза сами зажмурились, чтобы случайно не закапали слёзы.
И берёза пожаловала ему ещё медалей, просто засыпала ими латаный-перелатаный зипун. Ветер одобрительно зашептался с плакучими ветвями: вон Веленя-то, не смотрите, что мал, матушкин помощник, дедовы руки, бабкины глаза. Куда им без него – пропадут.
Что-то невесомое, тёплое коснулось лица. Может, это перо заряницы так щекотно огладило лоб и щёки? Веленя глубоко и ровно задышал. Картуз сполз на веснушчатый нос.
Он снова видел громадную, шумную махину. Она казалась живой: плевалась паром, гремела железяками, увозила в своём брюхе брата на войну. Веленя потерял его взглядом, и поэтому махал всем подряд и кричал в чужие лица: «Храни тебя Господь, Устин!»
Мелькнул хвост заряницы, оставил алые разводы на небе.
Прилетела птица-ночница, стала охорашиваться, вытаскивать из перьев звёзды, разбрасывать их играючи. Потом подкинула клювом месяц так, что он угодил на середину неба. И наконец обняла мир тёмными, как уголь, крыльями.
Веленины глаза метались под закрытыми веками, и не ночь видели, а ясный день.
Но очень странный день: по небу свободно гуляет солнце, больших облаков нет, споткнуться ему не обо что. А мелкие, едва заметные, пёрышки оно лущит лучами. Ветер гонит белые остатки дальше, за зубчатую стену леса, где они оседают туманом у еловых стволов. Как есть, это красный день.
А вот на земле морочно. Сизо-жёлтые пласты дыма наползают на длинные рытвины, забираются в них. В рытвинах виднеются серые фуражки. То есть люди служивые, на головах которых серые фуражки.
Они вроде бы сначала навалились грудью на рыжие от глины стенки, выставили перед собой винтовки, которые показались Велене лучинками. Стало быть, он сам далеко и высоко от них, только не понять где: то ли на небе, то ли на дереве в лесу. Но видно всё очень хорошо.
А потом служивые побросали винтовки, скорчились, забились, как бесноватые. Кто попытался из рытвин выбраться, да так и упал на отвалы; кто голову руками закрыл и под ноги другим свалился; кто стал закапываться в глину. Но через какое-то время все затихли.
Из дыма вышли чудища в касках, с глазами что луковицы, с длинными чёрными рылами. Зубов не видать, так оно и без погляду ясно: хищные то были чудища, вовсе не сказочные. Стали они возле рытвин ходить и по недвижным служивым стрелять.
Вот и выходит, что этот день был поганым.
Веленя хотел было глаза закрыть, чтобы ничего не видеть, но его сердце ворохнулось и заныло: среди служивых мог быть его старший брат Устин. Веленя решил броситься к рытвинам прямо с неба, или с дерева, или вообще с какой высоты, открывшей ему побоище, которое учинили чудища. Пропадать, так вместе с братом! Но, даст Бог, Веленя чем-нибудь пособить сможет. Ну невмочь сидеть вдалеке, когда брат с товарищами гибнет!
Веленя взмахнул руками и сиганул.
Видать, расшибся или вообще Богу душу отдал: темень кругом. Но отчего ж так остро грибами пахнет?
Он шевельнул рукой, нащупал прутья повалившейся корзинки, ломкую шляпку боровика. Подскочил и раздавил ногой ещё несколько грибов.
Вот же олух! Заснул под берёзой. А матушка, поди, извелась вся… Домой нужно, и побыстрее. И всё равно, что за лесом овраги, в которых и ясным днём голову сломить можно. Уж как-нибудь он изловчится добраться до своей избы целым.
И только тут Веленя вспомнил, что в лесу ночью положено бояться – и лешего, что в темень становится хищным, и лихого человека, жадного до чужой жизни, и зверя, который на охоту вышел. Вспомнить-то вспомнил, а вот страху ни в одном глазу нет. Только беспокойство о матушке да ещё какая-то едкая тоска…
Сон! Ему ж сон приснился про Устина! А в нём брат погиб вместе с другими служивыми.
Бабушка говорила, что во снах душа странствует и видит то, что в настоящей жизни скрыто от человека. Может, Велене нужно брата выручать? Или Устин показал, как расстался с жизнью, чтобы ему за упокой в церкви ставили свечки.
После этой мысли Веленя захныкал, и домой бежать расхотелось. Что он скажет матушке, которая брата ждёт, как Спасителя, потому что вдове со стариками и дитятей легче помереть, чем прокормиться?
Веленя уселся на успевшую выстудиться листву и затрясся от холода. Лязгая зубами, стал думать о том, где же была душа брата и что теперь делать.
Ночной лес не спал. Шуршал, потрескивал, шелестел.
И вдруг пронёсся заунывный переливчатый крик. Такой тоскливый, что всё нутро сжалось.
Волки?
Что, он волчьего воя не слышал? На дерево заберётся, переждёт до утра. Так с некоторыми сельчанами не раз бывало. Но то не волк…
Крик снова взвился к звёздным кусочкам неба средь крон деревьев, на миг-другой повис над верхушками деревьев и стих.
«Это душа какого-нибудь невинно убиенного мается», – решил Веленя и зашептал «Отче наш», чтобы покойник, чьи кости скрыты лесным перегноем, на время утешился.
А если Устин точно так же лежит непогребённый? Или томится в плену у черномордых чудищ?
Веленя подскочил, потому что вспомнил, кто ему может помочь. Во рту стало сухо, нехорошо, и затрясло посильнее, чем от холода. Ибо этот человек давно мёртв. Но Веленя знал, как его можно поднять…
А случилось страшное знакомство так.
В прошлом году, весной, как проводили Устина, матушка отпускала Веленю бегать, где доведётся. Может, на тракте кто хлеба подаст, может, в заросшем поле съедобинку какую сыщет. А не подадут и не сыщет, так хоть отвлечётся.
Для стайки ребят, которые крутились возле тракта – подработать, выцыганить, украсть – Веленя был ещё мал. Поэтому его сразу же прогнали.
Веленя потопал куда ноги понесли, размазывая слёзы и ругаясь на всё вокруг: траву, деревья, поле – только одним бранным словом, которому научился от деда. И притопал прямо к Чушкиному Заду.
Это было место, которым пугали ребят и кляли пьяниц, буянов, нерадивых хозяев – «чтоб тебе в Чушкином Заде пропасть».
***
.
.
