Автор: Может быть, это то, чему нельзя задавать категоричных вопросов?
Можно ли подходить к искусству с позиций холодной логики? Можно.
Можно ли подходить к искусству с позиций сплошных эмоций? Можно.
А как лучше?
В комплексе.
Вы разве не знали этого? Знали. И я не сказал вам ничего нового, потому, что нет ничего нового в том, что случается ныне в литературе, художественно-изобразительном, музыкальном искусстве, мире моды. И все, что там есть – всего лишь плагиат за различными вариациями.
Кажется, это конец, и я не оставил себе ничего, за исключением нитки жемчуга. Заштопаем ею теперь наши разваливающиеся и поцарапанные стереотипы, — возьмём портняжную иглу, — как плюшевые страшилки на картинах Геральда Брома наши собственные эталоны.
Немного грустно, всегда, когда любая вещь становится старой, негодной и забытой, ненужной за приобретением новой. Когда она отходит на вторые планы, пропадает из виду, освобождается от своих функций и становится тем, что ушло. В таких вещах всегда есть особое очарование. И оно там оттого, что в той самой вещи, как в плюшевом медвежонке, заштопанном портняжной иглой, есть часть истории, которая в нас, в нашем прошлом, настоящем и будущем, как бы мы ни хотели с нею расстаться, эта вещь будет с нами, при нас, даже тогда, когда мы с нею расстанемся и забудем. Она – часть нас. Пропитанная воспоминаниями и совершенно обычными эмоциями, — радости или печали, — в таких вещах со временем появляется нечто совсем иное, чем опилки и вата, — душа…
Поставим их рядом с собой, как напоминание о взрослении, моментах новых вех, воспоминаний и мыслей из жалости к несправедливости постоянно меняющегося и стремительного мира. Из любви к самим себе. Потому что всё, что было с нами и с чем, и с чего мы начинали, — та самая коробка снов, наполненная поцелуями и любовью к нам всего существующего – мимолетно и непродолжительно, кратко и скоротечно.
Лавочка всяких странностей
Падшие ангелы с картин уже известного нам художника напоминают вполне реальных людей. Что они нам передают? На что обращают внимание? Какие стилистические фигуры используют, и какие знаки определяют их смысл?
Как много белых простыней в этих картинах, не правда ли? И все они чистые.
Чистота эта навеяна, быть может, желанием отобразить резонанс с несовершенной в своих проявлениях человеческой зависимостью, тяготением к нечистоплотности, грязи и аморальности, порочной и глубоко интимной в самых изощрённых своих фантазиях, раскрепощающих либидо, а быть может, какими-то собственными желаниями самого автора. Быть может.
Но это всего лишь фантазия.
Так какое либидо, угол зрения и смысл мы еще упустили?
Возможно, что они отражают деградацию или упадок отдельного человека, полностью реализующего свои плотские, глубокие?
Но почему тогда на множестве из серии работ присутствуют белые простыни?
Какое из прочтений вам понравится больше? Не каждое из них подходит под эту стилистическую фигуру и, собственно, знак, как символ. А что ещё может отражать такая стилистическая фигура или такой символ, и какой смысл может нести, кроме изложенного?
К примеру, хотя бы и “покрывать”, “утаивать”, закрывать и вуалировать от взгляда что-либо?
Что?
Всё то, что изложено на картине.
Как вам такая гипотеза?
Не очень, правда?
Если учитывать, что простыня ничего не покрывает, кроме дивана, пола или чего-то ещё. Но мы ведь с вами теперь научились мыслить не только по прямым категориям прямыми линиями. Что есть такое простыни, если не зеркало самого автора? И что тогда она утаивает?
Можно сказать, что собственное отношение автора. Конечно, не на всех картинах присутствуют простыни. Если бы они присутствовали на всех, в мире бы не осталось места для самоиронии и гротеска.
Все гениальное – простынь, потому что это простынь и потому что это простыня. Не эту ли теорию взял на вооружение гениальный художник.
Или вам больше по душе выражение “все гениальное – простЫнь”? Потому что мне легче подавить тебя интеллектом, когда ты простужен…
Не загрязняйте воздух, господин Джуа, нам и так трудно думается.
Какие-то странные все эти ангелы, всё же. На мой взгляд, очень разлагающиеся и мертвые, очень грязные. Как-то по странному они чувствуют вещи.
Вы же не ждёте от меня, что я скажу, что ваши ангелы падшие, в них много эстетики меняющей наше восприятие, и потому они заставляют нас чувствовать вещи совсем иначе? Это же все-таки, критическая статья как-никак.
Ангелы, которые держат руку мастера, направляют её странным образом. Но кому дано критиковать отражение самого мастера, дара и таланта? – пусть для начала научатся критиковать саму Библию.
Когда перестаёт казаться, что в этом есть смысл.
Чтобы ни было с вами, помните одно, куда бы вы не направлялись, старые вещи следуют с вами.
Я вожу ручкой по листу бумаги и снова думаю о сестре.
Я ничего не понимаю в театре и кино, в искусстве которому ты посвятила себя всю. Все чаще я включаю телевизор, но ищу там не новости, а твоё лицо. Все реже я его там вижу. И как знать, может быть, однажды, кто-нибудь не найдёт там своего.
Когда я писал картины, казалось всё будет именно так, всё будет, как прежде. Но что-то меняется. И вот я уже пишу статьи.
Как знать, быть может, зря.
Я помню свои первые картины, помню дрожь и восхищение, что испытывал, мастеря их карандашом, помню забвение и острую боль непризнания, неуверенности в завтрашнем дне, неуверенности в будущем, что лежит ко мне, куда оно влечёт меня. Помню тоску и уныние, помню боль и отчаяние.
Когда перестаёт казаться, что в этом есть смысл, вспомните мои слова, молодые и начинающие, вспомните “Элегию больших городов”.
Время – единственный советчик, враг и средство.
.
.
