Автор: It’s my best friend. Always happy. No questions.
Люк Бессон (”Léon”)
Знакомство
Астма притаилась внутри девочки липким осьминогом. Даже врачи удивлялись, как такое чудовище смогло поместиться в неестественно тонком, белом тельце; как оно догадалось из сотен других детей выбрать самую беззащитную, самую кудрявую и курносую. Но болезнь-осьминог всё же протиснулась где-то между рёбрами: сжимала бронхи, не давала бегать, прыгать, плавать, подниматься по крутым склонам. Она отталкивала скользкими щупальцами всех приближавшихся к девочке людей, постепенно перерастая в новую болезнь — одиночество.
Осьминогов обычно опасаются и держат в изолированных аквариумах, поэтому и у Кудрявой был свой замкнутый мирок с каменным особняком у обрыва, куда её запихивали весной и летом уставшие от вечных лекарств, больниц и осложнений родители. Здесь ненасытную болезнь стерегли с одной стороны спрятавшееся под скалами Чёрное море, с другой — Крымские горы, пропитанные сосновым воздухом. В особняке с Кудрявой жила Дзинтра-Велдра Харалдовна — пожилая экономка (она же сиделка, кухарка и воспитательница) прибалтийского происхождения, имевшая отдалённое внешнее сходство с мумиями рыб из магазина «Живое пиво». Определённого возраста у женщины не было: время навечно завялило её в промежутке между тридцатью и шестьюдесятью годами. Дзинтра существовала в «аквариуме» затем, чтобы три раза в день давать Кудрявой таблетки, выводить её на прогулку, готовить больничную еду и усердно протирать пыль. Кроме того, она считала своей обязанностью постоянно ворчать шершавым голосом: «Астма в сочетании с аллергией — вещь опасная. Вы должны соблюдать режим». От общества Харалдовны, каменных стен и выжженной южным солнцем полянки под окном на душе становилось день ото дня как-то серее, пустыннее.
Двадцать один час из двадцати четырёх девочка проводила в своей комнате наедине с компьютером и книжным шкафом, время от времени меняя Даррела на Хэрриота, Хэрриота на Бианки, Бианки на Пришвина. Остальные три часа занимала ежедневная лечебная прогулка под конвоем сиделки по одной и той же, до последнего атома земли знакомой тропинке (вдоль моря, по горным лесам и обратно). После таких походов чаще всего пропадал остаток хорошего настроения, поскольку апогей брюзжания Дзинтры приходился именно на три прогулочных часа.
Но сегодня основной удар нудных монологов пришёлся не на Кудрявую, а на какого-то несчастного рекламного агента, безрассудно позвонившего Харалдовне не вовремя. Радуясь кратковременной свободе, девочка направилась к соблазнительному пригорку, покрытому лимонными брызгами бабочек. Из-за его вершины выглядывал затейливой формы куст, который стал неудержимо притягивать девочку в запретную для прогулок зону. Когда Кудрявая добежала до вершины холма, шершавый голос спохватился: «Куда… Куда!.. Физические нагрузки губительны в таком состоянии… Сейчас же вернитесь… И медленным шагом!» Но новый вид растения уже подцепил девочку удочкой любопытства, и она торопливо скрылась за пригорком. Дзинтра металась у подножья холмика, боясь лезть выше, и в ужасе верещала что-то о зловещих, коварных жёлтых насекомых. Лимонницам довольно скоро надоели оскорбительные вопли, и стая возмущённо перепорхнула в поле.
Поднявшись в конце концов на пригорок, Дзинтра застала девочку сидящей на коленях и осторожно щупающей синеватый стебель. Сиделка сперва побледнела (она всегда бледнела, когда нервничала), а затем осыпала воспитанницу уже не шершавой, а колючей руганью: «Глупая, безответственная девочка! Как вы смеете не уважать старших… Убегать и прятаться, рискуя собственным здоровьем из-за какой-то сорной травы? Вы же знаете, что я лепидоптерофоб1. Нарочно убежали в это бабочковое логово, чтобы у меня случился инфаркт!» Сиделка деловито вырвала кустик и отхлестала им Кудрявую по самому обидному месту, чтобы та надолго запомнила цену непослушания. За упоминание девочкой принятого в Швейцарии в две тысячи восьмом году руководства «О защите достоинства растений» последовало лишение сладкого на три дня.
После воспитательного массажа Харалдовна объявила, что идёт на рынок за барабулькой, а беглянке велела немедленно возвращаться домой. На полпути девочка оглянулась и, убедившись, что Велдры не видно, понеслась в обратном направлении. Растение осуждающе валялось корнями вверх на вытоптанной проплешине. Кудрявая не хотела быть причиной смерти невинного существа, поэтому подняла помятый куст, синеватость которого теперь казалась ушибом, и понесла домой.
Глиняный горшок с бережно высаженной в него дзинтровской жертвой разместился на подоконнике. Девочка весь остаток дня посвятила уходу за новым соседом: вскоре в кашпо появились пластиковая подпорка-ромашка, хаотично расписанная акриловыми красками, и табличка с названием «Amicum», которое пришлось придумывать самостоятельно. Не оставаться же цветку безымянным из-за того, что в атласе-определителе не нашлось раздела «синеватые растения»?
Каждый полив сопровождался воркованием Кудрявой и ядовитыми комментариями откуда-то из-за двери. Харалдовна была убеждена: разговоры с кустом велись исключительно с целью досадить ей и доказать, что девочка ценит глупый кусок биомассы больше, чем заботливую воспитательницу. Однако Амикум со временем прижился в новом доме, став молчаливым слушателем всех тайн, которыми девочка раньше не могла поделиться ни с одним живым существом.
.
.
