Автор: Hop of Life
Я виноват только в одном.
— В чём Джекки?
— Что заключил пари с дьяволом.
— И кто выиграл?
— Он. Но я отчаянно сопротивлялся его власти над твоей ипотекой.
— Что такое ипотека, Джекки?
— Не бери в голову, Дженни. Ведь это Дьявол! Я проигрывал ему в карты сотню раз. И хоть раз бы он спросил меня, знаю ли я как пахнут мои носки…
“Вы верите в Бога? — спросил меня однажды кто-то”.
— Нет, я совершенно в него не верю.
— А почему вы в этом так уверены?
— Я не люблю считать звёзд…
— А как это соотносится с тем, о чём мы говорим?
— Очень просто. Если вы считаете звёзды, реальней веры в Бога, то религия считает наоборот.
Кое-кто может не согласиться с этим, но не согласиться с тем, что миром правит случай не согласится только идиот. И тем не менее, в этом есть злость. Но я говорю об этом совершенно спокойно.
Я провинился перед многими авторами, за своё поведение, но мною двигали благородные чувства. А за то, что я использовал их в своих интересах, каждый кто в преображении находит злость преднамерений, может, не смущаясь толком, заявить на меня в суд.
Я был неосторожен и молод, полон неожиданности из жадности и сил доказать иные правила в пути, который разделяет всякий, кто идет дорогами проторенных истин. Клише, что ведут нас, забирают наши души. Поэтому мне глубоко и горько сейчас сознавать, что с каждым разом встречающийся на моем пути прохожий, случайный, новый человек, не знает, что есть цель искусства, медь и счастье начинаний, новых идей.
Их всё меньше. Меньше счастья. Меньше доброго и чистого, где даже в словарях есть слово, с которого начинались когда-то мысли.
Меньше тех, кому должны за них, и больше тех, кто обязан.
Что б забыться о прошлом и плохом, я отдам им данное и честь:
— Право равняйсь! Смирно!.. Забыли отдать честь, сержант!
— Извините. Не помню, где потерял…
— Она у вас когда-нибудь была, Джонсон?
— С тех пор, как до меня дошли слухи о бесполезности этой вещи, сер, она всегда была при мне…
Всегда отдаю честь мэтрам. Но что до них то, она им оказывается ни к чему. А потому снимаю шляпу теперь перед неординарным и всегда уникальным, — раздавать эпитеты оному, что больше венчанных мной, пока воздержусь.
Зачем? Да потому что здесь всегда есть место желанию сказать много, желанию высказаться, как можно пространней и больше, сказать много похвалы. Но это лишь подталкивает обязанного к точному отображению действительности, фактам, излагать так и лишь то, что необходимо. Не изменит долг, что стоит перед каждым художником: будь то железное перо лишь только ставшего на ноги или стезю открытий молодого искусствоведа, за железной маской которого, скрывается маститый волк, жадный до талантов.
Ничто так не вдохновляет как чарующая музыка хвалебных дифирамбов. Лишь немногим в долге осознавать, как много сделано каждым для простоты и ясности обычной статьи. Журнальный столик – не ослепительная роскошь, а само собой обыденное средство снять стресс. Вместо телевизора за уголком в холл или позади коридора в доме, где растет не доход или печалится эстетика над внешним, а печалится над безответностью разумного упрямству хозяин или его хозяйка, — глупости, людской молве и тихому забвению, с которым засыпаешь, отходя в день завтрашний.
Я снял пальто и сел за стол. Взял в руки Паркер. Зачем? Не знаю даже, что сказать. Быть может, так будет легче объяснить, что публицистика – это, не журнальная статья, а журнальная статья – это не журнальный столик.
Watermark
Джуа – творит вещи такими, какими их видят ангелы?
Или он творит вещи такими, какими их воспринимают люди?
И если да, то какими же и как мы их воспринимаем? Похоже, это не самая чистая эстетика в своём паспорте, не говоря о грязи, слякоти и декадансе.
Какой облик у его эстетики? Что преподносит нам господин бородатый и седой на вид, лет сорока пяти, за пятьдесят; кто он, что рисует нам эстетику жанра непонятную; для многих вне их мира, понимания, вне времени и пуританских правил; не превозносящую, не умаляющую роль творца. Что он нам предлагает? Откуда он? Куда смотреть в его картинах, и зачем тем более распознавать, анализируя каждый дюйм, кусочек этой странной мысли, что плавает в лабиринтах яви, на границе бессознательного в каждом подсознании любой науки, ремесла, искусства, повседневной жизни, жизни каждого на холстах одного из многих. Он один, а необхватной страсти мало. Мало времени и час забвения наш скор: мы вечно спешно собираемся с работы и спешим в метро или по каретам в дом. А там нас ждут заботы, только лишь отчасти наши.
Для тех, для кого дни мелькают один за другим, как полотно хайвея, нет большей радости, чем наблюдать, как скоро мы впадаем в спячку, забывая выразить нашу благодарность. Каждому. Любому, кто к нам добр. Кто привносит в нашу жизнь не только мудрость избытых кем-то дней, знания, но и сам факт пребывания в ней, кто поделился с нами тем, что было на душе. Кто-то скажет, что эстетика декаданса – это грязь, и в ней нет ничего, что могло бы заинтересовать нормального человека. Именно о ней и пойдет речь.
“Эстетика ли – это вообще?” – самый верный вопрос, который можно было бы поставить перед тем, как знакомиться ближе с искусством одного из величайших мастеров этого жанра. Однако, чтобы ответить на него следует понять, что есть само искусство в понимании любого мастера тех смежных жанров или даже стилей в жанре самого искусства.
Не знаю, что представляется искусством в понимании таких людей, как Джуа, я не берусь за это и не буду говорить. Об этом, за него или кого бы то ни было. Но вдруг захотелось бы понять, как сам я вижу. И что такое для меня сей неоспоримо мнимый, невыразимый и несказанный термин в области столь редко обсуждаемых понятий, а потому я расскажу о собственном видении того, какой он видит красоту. В любом случае, помнить надо каждому, что их мнение всего лишь их, оно поверхностное и не отражает всей картины в полноте внутреннего мира автора. Что я, что, кто – что есть мое мнение? Всего лишь мнимая величина.
За окном весна. Тепло и сон городов. На моих часах 9:29 пи эм. На небе цвета синего бархата в облаках трещина лунного кракле. Ветер бьёт в голову и пахнет травой. Танец больших городов несет свои сны через отполированные неоны и оптоволоконные провода. В них запутались мотыльки, трепеща крыльями. Одинокий прохожий в затишье. Колодец домов в омуте автостоянок. Я снова курю. И если бы у меня была жена, я сказал бы ей это.
Но вместо этого я делаю себе снова кофе и вспоминаю, как трудно живется художникам вне времени. Потому что вне событий лишь только словари, где сложно отыскать помимо всего одно лишь слово, которого нет: “Добро”.
.
.
