Автор: Много позже, в Гифе, один из элементов альбома обдал его холодом, и после того он его пропустил, остановившись на одном из полисов и начав снова с полисов на другом. В Осаке он прослушал тот элемент, который пропустил и вернулся к такому же на дорогах Пустошей. У него, кажется, получилось даже понять смысл этой нехитрой головоломки. Это был обычный трансформер. Альбом, который изменял восприятие в зависимости от последовательности прослушивания его частей. Как она додумалась сделать такое с симстимом? Возможно, это было головоломкой для Котелка. Того, чего он не мог понять. А Молин не спешил ему объяснять.
И всё же он был незакончен. В нем была логика, — холодная, заставлявшая его нервно курить юхэ-юань на мансарде Котелка в Гифе; пронизывающая всё его тело. Но потом приходило тепло. Или оно приходило само по себе, после переосмысливания. Или это была оцифровка? Молин не мог понять. Но всё же в нём что-то было. Что-то цепляло.
В этом альбоме не было стандартных приёмов. И потом, когда он пересматривал другие симстимы, он безбожно плевался. Ему было с чем сравнивать.
Кусочки мозаики никак не желали складываться воедино. Они всё время рассыпались, перемешиваясь друг с другом, и порождали другие эмоции. Эмоции, которые Лили хотела скрыть, и ей это удалось на славу. Но Котелок слушал всё время один и тот же симстим со второй части.
Молин как-то подпрыгнул от разряжающегося зуда СЛП и обнаружил четвёртый симстим из альбома на столе Котелка рядом со вторым. Оказывается, Котелок не хотел, чтобы он видел, как он слушает их вместе. Сначала второй, а потом четвёртый. Или наоборот. Молину оставалось только догадываться.
Котелок слушал их все. И в разной последовательности. И как-то совсем стал высыхать. Его голландский подбородок совсем почернел, и его прорубили морщины, — две длинные из-под крыльев носа.
“I did not understand” звучало в его глазах.
“Put me dawn on history” отбарабанивали его пальцы по кружке чая.
— Реальность не выбирают, — говорил Котелок. — Но только полные идиоты не испытывают меланхолии.
Молин заложил в алюминиевое жерло, между валом и стенкой один из кусков селёдки, — длинных и отделенных от костей, наваленных в миске словно шкурки убитых пушных зверьков. Поднял его и посмотрел, прокручивая. Взял картошку. У него началось усиленное слюноотделение. Он крутил мясорубку, закладывая поочередно то яйцо, то белоснежный салатный лук, который очистил целым и разрезал на восемь частей.
— Я буду есть теперь только натуральную пищу. Мать её!
Наверное, он не имел в виду природу. В последнее время он говорил только об одном, и Молин начал серьёзно сомневаться в его здоровье.
Котелок перемешивал вилкой жёлто-коричневую массу с белыми хлопьями лука, — он таял во рту. Молин попробовал.
Когда он открыл горячую воду и подставил под кран валик с налипшей картошкой, селедкой, луком и куриным яйцом, фаршмак медленно стекал с мясорубки.
Они остановились у Сатори. В квартире её родителей. Их не было уже довольно давно.
— Сегодня ночью мы их сожжём, — сказал он, наконец, в тишине кофейни меж голосами посетителей.
Ропот улиц захлестывал Молина, он терял связь с Котелком, мысли запутывались в голосах прохожих; улетали в инфраструктуру Накаямы, в её линии телефонных проводов, в её железобетонные небоскрёбы; кружили в транспорте высокотехнологичной цивилизации, поднимающейся прямо из недр моря. Что это было? Проклятием маленьких людей, переживших его или благословением? Здесь не было ни одного растения, ни одного зелёного листа. Их вообще было мало везде. Здесь была одна сырость и холод. Да, конечно, на больших площадях распускались деревья под куполами из стёкол. Сатори ему объясняла. Но большинство из их семян принадлежали корпорации Бахус. Почти все.
Но это было как-то неправильно, как-то совсем неправильно…
— Это не было вазопрессиновыми бреднями, — спрашивал Котелок у окна. — Ведь так? Она не была сумасшедшей…
— Да сколько можно!.. класть в это васаби красный перец, — прожевав бутерброд, протестующе глянул на Котелка Молин.
— Я купила на них продукты, — проговорила Сатори и выронила одну из карточек на пол.
Молин взял у неё из рук сетки с луком, селедкой и картошкой.
— Не урони яйца.
— Я не знала…
Она ждала, стоя на пороге.
— Я что-нибудь придумаю. Мы должны успеть. Ненужно, чтобы Котелок знал об этом.
— Что вы теперь будете делать?
— Не говори Котелку. У нас есть время. Придумаю что-нибудь. А если ничего не получится, тогда скажу… это не конец света…
— А потом?.. Вы уедете?
Он не ответил.
— Вы не доверяете мне… Никогда не была такой! И не собираюсь!
— Если бы Котелок не доверял тебе, нас бы тут не было. А я доверяю ему… Постой! Подожди. Я не хотел тебя обидеть… Ты будешь скучать по нему?
— Наверно… Не знаю.
— Надо сделать липы, — говорил Котелок, посылая его в Нариту, — и купить ледоруб. Говори “только проверенные”.
— Как в первый раз.
— Они обязательно захотят впарить тебе какую-нибудь туфту. А потом зайдёшь по этому адресу. Там скоро должны, если уже не появились, первоклассные. Старая крыса знает. Не обращай внимания на его внешний вид. Он не дурак. Вот, дашь ему. Он меня знает.
Молин ехал в Нариту зная, что старая крыса не дурак и что она что-то знает.
— Вот! Посмотри. Кассул. Тридцать седьмая модель. Сплошная автоматика. Никаких барабанов! Лазерный прицел сверху. Внизу подсветка до ста пятидесяти метров. Это всё равно, что ввязаться в ночную драку с колдуном. Ты же хочешь, чтобы тебя боялись? Скажи? Ты же хочешь, чтобы тебя боялись! Скажи! Ты же хочешь?..
— Мне нужен ледоруб. И часы мне тоже не нужны…
— Засранец!
Старая крыса поморщилась как высохший на ветру абрикос.
— Они стоят целое состояние…
Молин взял со стола, из помятой пачки с красным диском и какими-то двумя словами сигарету.
— Это Ролекс!.. Ладно. У меня есть первоклассный ледоруб. Вот он.
.
.
