Автор: Без чувств её принесли на фабрику. Когда она вышла во вневменяемом состоянии на трассу, грузовик еле успел затормозить. Все, что при ней было – это сиреневый бомбер и чёрный комбинезон на голое тело.
— Детка? Помнишь что-нибудь? — спросила Пташка, белокурая девушка с птичьим хайром, подкрученным на концах так, что являло площадку с завитушками на голове. В её левом ухе висела серьга в виде креста.
Пташка переложила шприц полный эндорфина в плоскую ванночку из покрашенной белой краской жестянки. На ней была кожаная косуха с лейблом и военные штаны.
“Доктор, — поняла Мима”.
И хотя Пташка была жутко накрашена чёрной помадой с глубоким красным отливом и сиреневыми тенями, выделяющимися на её худощавом лице, она действительно была доктором. Только фельдшером.
— Мы приехали, как только смогли, — сказал санитар в белой робе врача.
И хотя он им не был, но видимо, другой одежды на складах скорой помощи не нашлось.
— После войны, все дороги перекопаны, — сказал всё тот же верзила с колпаком на ушастой физиономии.
Пташка его потеснила, отодвигая рукой.
— Только на трассах сейчас можно ехать, — сказала она.
Куртка небольшим мешочком собралась вокруг её худой шеи и болталась, как пестик в колоколе. Пташка резко всадила Миме шлепком в сердце полуторадюймовую иглу и спустила поршень.
— Не двигайся, детка. Тебя задело…
Мима поняла, что она лежит на железной плите с логотипом СенТракс.
— Чувствуешь холод?
Мима покачала головой.
— Почувствуешь, — сказала Пташка, хлопая её по плечу.
Мима была абсолютно голой, лежа на плите. Санитар заглядывался на её идеальное тело.
— Через час почувствуешь, — сказала Пташка, жуя жвачку. — Всё, Капут. Мы отваливаем.
— Можно… мне… — промямлила Мима.
— Не переживай, детка. Здесь Денвер. В нём все всё видели. Одень ей комбинезон, — ткнула пальцем себе за спину Пташка, кивая ему.
Капут, чернокожий малый жил на фабрике один. Когда через два дня Мима смогла ходить, он поставил её на ноги, но она с непривычки свалилась. Капут, придерживая её за голову, плечом подвинул её хрупкую спинку на плиту СенТракс, с которой она так неудачно встала. На плите уже лежало тёплое покрывало и разложенная меховая куртка. Мима подняла руку, показывая в рот.
— Что? — придерживая её за вторую руку, переспросил Капут. — Есть?.. Пить?
Мима кивнула. Язык с трудом ворочался. Её задело грузовиком на трассе, затормозившим в самый последний момент и откинувшим её на пять ярдов. Мима ухитрилась во время столкновения крепко стукнуться лбом о бампер, и в её крови Пташка обнаружила анаболики, смешенные с допингом.
— Ты, правда, ничего не помнишь? — спросил Капут, поднося к её губам ржавую кружку.
Мима покачала головой, боясь, что она снова закружится и откажут ноги. Капут придерживая её голову, аккуратно положил её на расстеленное покрывало и куртку. Холод Мима уже чувствовала. Как и сказала Пташка, она почувствовала его почти сразу после её ухода. Но она плохо помнила из-за того, что часто проваливалась в сон. Возможно прошел час, возможно три.
Еще через два дня Мима начала потихоньку сама сползать с плиты и расхаживать ноги. Сначала она их разминала пальцами, потом стала на пол, потом прошла пару шагов. Капут всё это время проводил за своими механическими игрушками, — большими роботами, которых он делал из всякой всячины и отходов, железок и койлов на свалке. Свалка подступала к фабрике почти что вплотную, и никого, кроме неё и Капута на ней не было.
— Катетеры не понадобились, — говорил он.
Пташка, жуя жвачку, двигала своими огромными напомаженными красными губами. На худом лице и её стриженной голове, под ноль снизу, белел ее птичий хайр. А губы выделялись яркой кляксой и казались единственным пятном, дико контрастирующим с ее нежно-белой кожей.
— Вспомнила что-нибудь? — спросила Пташка.
Мима покачала головой.
— Мы на пятиминутке. Сейчас отдаем пункт. Пересменка, — сказала Пташка. — Я могу остаться только на ночь. Пошманать твою память на симстиме. Хочешь?
Мима невыразительно кивнула.
— Как с артикуляцией? — заглядывая ей в рот, деловито осмотрела её полость Пташка. — Зубы на месте. Удивительно после такого удара. Один, правда, откололся. Восьмерка левая. Но жить можно… Так как с базаром?
— Нормально, — сказала Мима, с трудом ворочая языком.
Капут копался в сумке, доставая банки с ветчиной и консервы с фасолью. После того, как ушастый верзила-санитар удалился, Пташка осталась у них ночевать.
— Как тебя звать? — пытаясь не шевелить подбородком, спросила Мима.
— Пташка.
— А меня Мима.
— Ложись. А хочешь – сядь.
Мима устроилась, привалившись спиной к огромной опалубке на плите СенТракс.
— Милен, — сказала, роясь в сумке Пташка.
Мима еле заметно кивнула.
Пташка выволокла деку Оно-Сендай, кладя её себе на колени.
— Я не профи. Будет больно. Возможно.
Мима опять кивнула.
— Возможно? — переспросила Пташка.
— Да.
— Расслабься. Ещё не время.
.
.
