Автор: Поселился он здесь, за высокой оградой и сразу вроде хозяина всей улицы вознамерился стать, хотя никто его о том не просил. До него в этом доме старушка жила – вежливая, чистенькая, как херувим, из прошлой жизни человек – Божьим светом осиянная. Всё к ней странники ходили, да голытьба местная и всех она привечала, угощала, хотя сама жила с огорода и ещё чем-то, верно пенсию получала. Разговаривала мало, улыбалась лишь всем и всему по-детски – светло. Дом большой, добротный, сын её ставил, но потом она почему-то одна жила, а как померла, так этот сосед и появился, наследовал, видно, имущество старушки. И пошло, поехало – с улицы ворота и забор поставил выше дома, и соседство ему сразу не понравилось – то деревья кронами на его территорию проникли или собака лает не вовремя, а голубей невзлюбил до помутнения рассудка, садятся, мол, на крышу его дома, но никто этой причины его ненависти не видел, да он всякую напраслину возводил: гадят птицы ему на голову и перья во двор летят. Деревья и птица тут ни причём, просто через них он весь белый свет ненавидел. Весь дом перестроил, в казарму превратил, двор перелопатил, говорят, бабкин клад искал, в огороде кусты заморские посадил, по сей день чахнут потому, как солнца южного им не хватает, но и в этом соседи виноваты, мол, их деревья свет закрывают. От слов, не раздумывая, к делу приступил. У забора, что межевал их земли, на стариковской стороне издавна росли плодовые деревья – абрикосы, сливы и радовали ежегодным урожаем, но только стали высыхать без причины, захирели и пропали. Нашлась, однако, причина, сосед налил вдоль своего забора солярки под корни соседским растениям, и зачахли деревья во всей красе весеннего цветения, от невиданной в этих местах человеческой злобы. Жестоким сосед оказался, всё для себя и под себя грёб, но и себя и имущества своего не жалел, лишь бы ближнего ущемить, унизить – свою ведь землю керосином погубил, но соседский ущерб важнее для такого, как он ненавистника. Жена его мужику под стать подвизалась, со всеми бабами в округе переругалась, а сама дура-дурой и обличьем чистая Яга. Детей им Бог не послал, видно, испугался, что наплодят бесенят, злющих, как и сами. Страшно за таких людей, от них ничего кроме обид и ущерба нет, а для чего живут, сами не знают.
Старик задремал, и покатилась перед ним жизнь его, будто чёрно-белые кадры старого фильма. А рассказать в том многосерийном фильме было о чём и слова мудрецов о том, что всякая человеческая жизнь достойна внимания — верны во все времена. Больше большого повидал на своём веку старик и многое из прожитого запомнилось навсегда, будто вчера происходило или сегодня произошло. Воевать он не успел, послали учиться воинскому искусству в город Хабаровск, а тут победа Великая приспела, а им, молодым дуракам, будущим офицерам, было жаль, что не успели на фронт попасть, не досталось по пуле, как Высоцкий поёт. Но училище он закончил, и отбыл служить на Дальний Восток, в город Дальний. Лучше не придумаешь названия – дальнее в дальнем. Но приноровился к бытию дальнему, суровому, приобщился к технике военной, квалификацию получил, стал начальником радиолокационной станции в чине капитана. Должность ответственная – небо на замке держать и решения принимать самому, кого пропустить, а кого…, всякое бывало – враг не дремлет и нам нельзя впадать в умиротворение от прошлых побед, это капитан твёрдо знал и потому служба мёдом не казалась, но и тягостью не была потому, что знаниями дела обеспечивалась сполна. Но служба службой, награды, конечно, в радость, а вот главной награды – женской любви в дальнем отдалении от городов и весей сыскать трудно. Жены сослуживцев, будто приманка для холостых офицеров, раздражитель спокойствия мужского – не хочешь, но свернёшь с дороги чести и достоинства и падёшь в сумбур сомнений – почему он, а не я на ней женат. И пойдёт и подхватит ветром вселенской несправедливости, и помчит туда, куда нельзя, но можно потому, что ты тоже заслуживаешь любви и ласки и выполняешь все приказы командира, а призывы его жены к взаимопониманию тоже можно признать отчасти службой, правда, более приятной, нежели основная. Тут главное не расслабиться и не перепутать себя с командиром – если у тебя шашни с его женой, это ещё не значит, что ты старше по званию. Тут как раз и нужна полная субординация и тогда всё и всем будет хорошо. Но хорошо всем не бывает никогда, а тайна, она только для тебя тайна и потому кажешься себе эдаким Штирлицем, хотя на своей территории находишься и даже в части воинской тоже родной, но делаешь дело, а заодно воруешь любовь, востребованную в супружеской постели. Так у него и получилось, он к ней в амбулаторию, подлечиться от простуды, она его на кушетку, его в дрожь от близости женской роскоши – один короткий халатик на ней – прижался к ней, а она не против, по-хозяйски дверь в кабинет закрыла, ну и случилось то, что получилось и всегда получается между мужчиной и женщиной. Короче разбудила она, жена командирская всю его дикую силу, долго томившуюся в недрах… под формой солдатской, в самом центре всех сплетений жизненных чувств мужских. Начались встречи, без желания прощаний и такая любовь меж ними возникла, что и минута жизни без неё казалась томительно вечной. Ситуация серьёзная вышла, тут смелость нужна или дурь безусловная, чтобы под носом у командира его за этот самый нос водить, но получалось, как им казалось очень неплохо, а им было совсем хорошо, встречались и в кабинете и в лесу и в его холостяцкой берлоге, но постепенно бдительность утратили, стали в лес уходить среди бела дня и на ночь в капитанской каюте оставаться, любовь всё должна была оправдать. Но такого оправдания не вышло, но и суда не было, кроме людского, который за твоей спиной происходит, а ты и не знаешь, что осужден мненьем света, в посёлке Дальнем. Кончилось все однажды и навсегда, быстро и удачно для любовников. Вечерком приятным, раздался в дверь капитановой квартиры стук, кинулся открывать, думал, любимая пришла, а там полковник – муж любимой женщины. Вошёл и говорит оторопевшему подчинённому: «Капитан, что-то плохо гостей встречаешь, наверное, выпить нечего, так я прихватил», — и бутылку водки на стол ставит. Хозяин ожил, засуетился, соорудил закуску нехитрую – колбаску да огурчики. Выпили, закусили. «Что-то огурцы мне больно вкусом знакомы, чай, не из моего ли подвала?» — определил тему разговора гость, а ответить хозяину нечем, только глаза спрятал и молчит. «Люди мы военные, ко всему привыкшие, потому ругаться не будем. Завтра поутру отбываешь, капитан, на службу в город Владивосток. Документы уже на месте, рапорт подготовлен, характеристика добрая в соответствии с твоей службой под моим руководством и ничего личного, так что не поминай лихом, но чтобы я тебя больше не видел, появишься на глаза – застрелю. Давай на посошок и собирай вещи, завтра в шесть ноль ноль отбываешь и без прощаний», — командир выпил и вышел из дому без рукопожатий и слёз, по-мужски. Запомнил тогдашний капитан слова командира про застреленность, а что, боевой офицер, мог и сразу пристрелить, но предупредил и очень серьёзно. Поэтому утром раненько капитан сел в приготовленную для него машину и отбыл на военный аэродром, не попрощавшись с любимой своей, но чужой женой и не потому, что испугался, а потому, что поверил в искренность непереносимой сердечной боли своего седовласого командира, фронтовика-орденоносца.
Прибыв на место новой службы, которая никак не изменилась в рабочей специализации – он согласно хорошей характеристики получил очередное звание и, в чине майора, заступил на должность начальника отделения связи. Любимая часто приходила к нему во снах, там же он порывался куда-то ехать, но в реальности оставался на месте и ещё долго тосковал по своей запретной любви, которая так и осталась лучшим его воспоминанием на всю остальную жизнь. Не те девчонки, с которыми они гуляли, обучаясь в военном училище, юные, смешливые и отчаянные, а именно эта зрелая любовь женщины в часы одиночества сводила его с ума и не давала покоя душе ни днём, ни ночью. Он безмерно страдал, но не посмел нарушить запрет, сознавая, что достаточно причинил достойному человеку страданий гораздо более тяжких, нежели его нынешние огорчения. Женщин в городке было много, а в городе – тьма, но он, прикипев сердцем к дальней, невозвратной и желанной чужой жене, долгое время оставался равнодушен к откровенным жестам и взглядам местных красавиц, чем ещё больше возбуждал женское любопытство. В его сердце будто бы вошла колючая заноза, но время не рассосало это чужеродное образование, а наоборот она разбухала и не давала мыслить о чём-нибудь другом, кроме женщины, оставленной в Дальнем и совсем неблизком месте. Служба на новом месте, больно напоминала о ней прежними приборами связи, формой сослуживцев, а когда он заходил в воинский медпункт, то в каждой медсестре ему чудился образ любимой. Однажды приснился сон очень похожий на явь, где он, увлекаемый зовом невидимой женщины, шёл по полю, зная, что это она, его радость и боль, зовёт неизвестно куда, но где-то в дымке тумана, у самого горизонта его ожидает награда за усердие в долгом пути. Проплутав всю ночь, так и найдя предмет поиска, он проснулся и, как некое неожиданное прозрение пришло решение уйти со службы, чтобы освободить память от вещей и событий, напоминающих о потерянной любви. Волнительные последствия внезапно оборванной любви оказались более продолжительны, чем само время любовных утех и вырваться из этих пут памяти счастливых мгновений было нельзя, не изменив самого жизненного уклада.
.
.
