Автор: Я здесь, чтобы быть сильным, но я слаб, чувствуя аромат её парфюма. Какая красивая мода 80х. Она ушла на тридцать лет, чтобы вернуться снова. Я помню, как заглядывался на расчёхранных кошек-женщин, будучи мальчиком и подростком. Совсем немного косметики и спелые губы в красной помаде. Я убираю музыку из подборки и растворяюсь в небытие плавающих в танце радиоволн и мелодий. Встаю и иду на выход за кудрявым в мелкий бес на переливающейся маслянистой шапкой черных помазанных будто бриолином волос серьёзного на вид низкорослого араба.
Невозможно определить его национальность, но мне казалось будто я видел его крупный нос и чёрные, как маслины глаза. Метис пододвигает меня, и я извиняюсь, что не наступил ему на ногу, но он, очевидно, занят более серьёзными делами, чтобы выслушивать меня.
Стюардесса провожает всех без перебора дежурной улыбкой, на которой, впрочем, возможно прочитать облегчение и счастье от состоявшегося полета.
У меня совсем на редкость несвойственное настроение, когда нет желания кого-то подбадривать португальскими шутками и подбадриваться от этого самому. Единственное, чего я хочу, чтобы меня оставили в покое как ту стюардессу на трапике и записали в мою послужную книжку: «добрался по воздуху, стало быть, не тюфяк».
От посадочной площадки до терминала меня провожает раздвижной рукав, и я попадаю прямиком в зал ожидания, где такие же белые полы и стеклянные двери, как и в терминалах и порту Антверпена.
Усаживаться мне не хочется, за багажом идти тоже. И я шатаюсь, время от времени ища туалет, в котором нельзя курить. Отыскиваю его, спросив служащего и пройдя несколько метров назад к входной точке терминала, открываю дверь и принимаюсь курить. Никого нет, некому меня судить.
В этом свободном и просторном помещении гуляет сквозняк, и я набираю новую подборку на телефоне. Стираю её, после прослушивания. Улыбаюсь себе в зеркало, докуривая вторую, — мой шедевр был, впрочем, не так уж плох. Ди-джей из меня получился бы точно хороший. Но это не какое-то попустительство и не бездумное расставание со всем, что подворачивается под руку. Мне хочется думать, что это что-то иное. Но я не знаю, что. Быть может какая-то тоска. Или амсляв, граничащий с неизбывностью, промелькнувший, словно вспышка молнии в разряженных облаках. Какая-то грусть, накатившая, навалившаяся словно камень. Что-то тяжёлое на плечах. Что-то, что накатывает исподволь на любого, когда-нибудь, без видимой причины, без смысла и без повода, а оттого ещё более скверное. Словно обычный пасмурный день, с ещё не развиднёнными облаками, серым небом и хмурой тоской. Ветром, что гуляет в дудках хромированных мостовых. Горько-тёрпкий запах гаванны.
Я докуриваю сигару. Мыслями мы уже там – в конторе или за прилавком. И все ваши мечты расстилаются под ногами обыкновенного, не щадящего ни больных, ни здравых, обыкновенного случая…
Случая, который приносит богатство и славу одним, а другим бедность и серость буден. И потому, просыпаясь от разбитых надежд, больших и малых, в конторе за кипой бумаг или за фасовкой бургеров, словно бы заломленный лист до боли знакомой и неинтересной книги, которую читаете уже не первый год, становится не по себе; будто вы вспоминаете, на чём остановились, перелистывая её к Ван Гогу от «Войны и мира», и от Моне к пинаклю святой Богоматери, понимаете, что еще немного и вас стошнит. Вы заснете и проснетесь снова на этой главе и дальше вам просто не по пути с этой книгой. Но ему, ей – этой странице в заломленном вами листе, по пути с вами и она замерла на одном слове, на одной букве, в одном мгновении, за которым последует то, что вы уже хорошо знаете, что вы ожидаете, что вам известно, — то, что случается с вами каждый день. И вы закрываете глаза, следя за бланками, гамбургерами, кусками мяса, консервами и колбасами, кипами бумаг и накладных широко раскрытыми глазами, словно в полудрёме вспоминая почему, отчего в вашей жизни случилось не так, как того бы хотел его величество случай. Отчего вы, сейчас здесь и почему ваши права просрочены, почему так много квитанций за неправильную парковку и зачем вы опять садитесь за руль. Зачем всё это повторяется снова и снова, опять и заново. Куда плывёт ваш случай, — неведомый, необъяснимый, непримечательный…
Нет. Я этого писать не буду. Выкину, вычеркну, заштрихую где-нибудь по пути домой. Зачем знать, каково тем, у кого нет лимузина?
Что прибавляет вам жизни? Что влечёт каждый раз на известную колею?
Может быть, чай? Или кофе?
Что возвращает вас к светлому будущему, быть может не такому осиянному и многому перспектив, но, по крайней мере, освобождающему от обыденности и серых буден?
Может быть, затачивание карандаша или распитие пива за стойкой закусочной. А может, перекладывание и распределение бумажной тяжбы?
Что ещё возвращает вас к бодрости, здравому смыслу? Быть может, осознание, что, в конце концов, скоро закончится первая половина дня и будет время выкурить сигарету? Подумать над тем, как улучшить своё финансовое положение и разложить по полочкам в голове весь непримечательный роман с Л. Н. Толстым.
Может быть, вы утешитесь тем, что у вас хотя бы отсутствует роман с кокаином?..
А быть может, пина-коллада с рожками из мороженного.
Мне трудно читать ваши мысли. Тем более, когда их так много.
Да и зачем?
Каждый волен сам себе мыслить. И лучше всего мыслить что-то хорошее. All that I have is what you giving me…
Ну, пусть даже так – мыслить каково тем, кто не возлагает больших надежд, а довольствуются малыми; и каково тем, чьи надежды рушатся, ничтожатся жерновами его величества случая. Но в этом есть что-то другое, и было бы неплохо его увидеть. Другие возможности, другое лето. Это утешает, так же, как хорошие мысли в головах хороших людей.
.
.
