АНАТОМИЯ

                                                                                              II

Но Александр был очень красив. Для Аристотеля, как для грека из греков, это было болезненно важно. Александр был высок, светловолос, имел потрясающе сложенное тело. Ничего лишнего. Все в гармонии. Грекам дозволялось любоваться мужской красотой наравне с женской.

— Это божественный дар быть красивым, — сказал однажды Аристотель своему возмужавшему ученику..

— Я согласен с тобой. Это – царственная привилегия – наслаждаться любым проявлением красоты в мире. Я хочу научить всех – как это благородно иметь способность понимать, созидать, созерцать и наслаждаться красотой.

Аристотель, прищурившись, восхищался благородной осанкой Александра и поистине правильными плавными движениями его роскошно пропорционального тела.

— Ты – действительно мужчина в своем теле, но твоя речь звучит по-мальчишески.

Аристотель подошел к царю и положил свою сухощавую руку на бронзовый от загара, красиво очерченный мускул. Филипп уже умер к тому времени.

— Желание делать добро людям – не мальчишество, кстати, это твое учение – чтобы быть хорошим царем нужно делать добро.

— Да, это так, мой мальчик, да, ты – все еще мальчик.

Ноздри Александра судорожно зашевелились.

— Я – царь, философ, и это не важно, что ты видишь своими глазами или что ты хочешь видеть ими. Ты хочешь, чтобы я оставался мальчишкой, и ты хочешь, чтобы я продолжал слушать тебя, не прерывая, потому что как всякий прославленный греческий философ – ты тщеславен, не так ли?

Александр резко повернулся к внимательно слушающему его Аристотелю и нахмурился.

— Ты – македонец по рождению, но по духу, ты – эллин, и боги любят тебя и покровительствуют тебе, а иначе ты бы никогда не получил от них те дары, которые ласкают глаз и слух,– ответствовал философ.

— Итак, философ, ты искренне полагаешь, что только греческий дух дает калокагатию телу и благородство манерам?

— Именно.

— Ты не прав!

Аристотель напрягся. Ему не понравились ни тон, ни прямота его ученика. Идя навстречу пожеланиям царя Филиппа, Аристотель сконцентрировал все свои усилия на воспитании Александра как греческого правителя и внушил ему мысль оп превосходстве греческой культуры во всем. По планам Аристотеля Александр должен был стать носителем этого превосходства над другими народами Ойкумены. Александру было двадцать, он уже был зрелым мужчиной, только его приступы истерик усилились и большей частью, он проводил все свое время в одиночестве. Аристотель наблюдал за ним на расстоянии, не навязывая молодому царю свое общество. Александр все более и более походил на свою мать.  Ему нужен был друг. Гефестион и Неарх, каждый по — своему восполняли эту нужду. Но они были просто компанией, но не друзьями, которые могли восполнить душевные пустоты взрослеющего в своем могуществе правителя. « У кого есть друзья, у того нет друга», — Аристотель сказал это именно в то время.  Александр обладал скрытной натурой и всякий раз, когда совершалась попытка перейти границы этой скрытности, он впадал в яростную истерику. Аристотель видел это, но отказался признавать факт неизбежного. Он должен был предвидеть это – Александр не мог вести диалог, когда против него выдвигался весомый аргумент. Александр НЕ УМЕЛ ПОВОРАЧИВАТЬ НАЗАД!

«Он не должен совершать ошибок. Ни в коем случае. Ему нельзя позволить совершать ошибки. Это может стать неотвратимой катастрофой для всей Эллады. О, если бы я мог быть с нима все время, но он позволяет мне проникать во внутрь его мыслей только, когда хочет получить от меня ответ и считает, что этот ответ может быть получен только от меня. Он и я не являемся друзьями», — Аристотель бросил испытующий взгляд на Александра, который с воодушевлением рассматривал цветки мелиссы.

— Аристотель, — Александр позвал философа, не порачивая к нему головы, — почему ты думаешь, что варвары жутко невежественны и обучать их равносильно учить рыбу загорать?

— Потому что их мозг недостаточно развит, чтобы вбирать и усваивать знания. Они все еще заняты лишь тем, что добывают пищу себе и прикрывают свои тела и дома от погодных неприятностей. Ты можешь узнать много о способности того или иного народа приобретать знания по их физической наружности.

— Недостаток образования или тяжелый труд ведут к изменениям в теле? – Александр оторвался от трав и прищурившись, уставился на ученого мужа.

— Да, я уверен, это ведет к определенному типу мозга, строению тела и картине крови.

— Итак, ты полагаешь, что калокагатия – это только для греков?

— Конечно.

— Но я слышал, как ты восхищался этрусками, сикулами и критянами.

— М-м-м, все те народы, которых ты упомянул, либо происходят от греков, либо стоят близко к нам.

— Признай, философ, что калокагатию можно увидеть и на тирренских буккеро и на сицилийских краснофигурных вазах и на критских фресках.

— Безусловно, это все от того, что все эти народы принадлежат Ойкумене. Они делят с нами тоже солнце и тот же климат. Мы обвеваемы теми же ветрами. Вот поэтому наша калокагатия не только в физическом, но и в интеллектуальном смысле тоже.

Наши солдаты невероятно победоносны, потому что обладают природным мужеством, хорошо тренированным телом, и они умны, так как способны быстро изучать военное искусство.- Но мы не можем сказать, что другие народы обделены мужеством.

— В северных странах так же присутствует мужество, ты прав, — Аристотель медленно кивнул, — но ты должен знать, что у них недостаточно времени, чтобы тренировать себя. Они постоянно заняты тем, что прячутся от холода. Посмотри на на их дома, на их лица, на их одежду.

— Ну, я не видел много людей с севера, но судя по тем нескольким рабам, кого я встречал, могу сказать, что они всегда зажаты. Вы глядит так, будто кто-то все время зажимает все их естество. Они никогда не смеются.

— Видишь ли, — Аристотель заметно оживился, он решил использовать данный момент, чтобы преподать  хорошее учение своему своенравному ученику об истинной греческой политике, — видишь, как холодный климат и постоянная необходимость прятаться от него могут искажать людскую психику? Они все время живут ожиданием природного ненастья.

— Ты хочешь сказать, что они способны воспринимать науки и красоту?

— Я не уверен, что стоит пытаться обучать их этому.

— У нас были рабы с севера. Мы их использовали только на тяжелых работах, а их женщины оказались негодными наложницами. Нам пришлось казнить их.

— Они не понимают, чего от них хотят.

— Как же они зачинают детей?

— Примитивным способом. У них нет гетер.

— Точно. Посмотри на эти несчастные создания. Такие женщины не способны ни поддерживать комфортную атмосферу на симпосионе, ни понимать мужские нужды. Почему?

— Взгляни, ни про одну из этих женщин невозможно сказать, что она одарена Афродитой. Тела их не намного отличаются от тел мужчин. Они вытянуты в длину и плоски. Ты никогда не найдешь среди них очаровывающую округлость Фрины или Лаиды. Северные волосы плохи, потому что их закрывают большую часть времени, кожа светлая, но не имеет свежего блеска, так как такая бледность не свидетельствует о тонкой текстуре, а указывает на недостаток солнца и плохое питание.

— О-о, Аристотель, ты превзошел самого себя. Я не мог и представить тебя подобным знатоком северных племен.

— Царь, я натренировал свои мозги глубоко вникать в детали, потому что я уверен, — чтобы построить большое ты должен сперва изучить все то малое, из чего оно состоит.

— Понимаю, но что касается восточных племен, мы не можем обвинить их в недостатке развития. Большинство мудрецов, которых я знаю, ездили в Персию и Египет, чтобы изучить астрологию и магию.

— Правильно, Пифагор также изучил персидское учение о гаданиях.

— Правда? Научи меня этому тоже. Я хочу знать все о культурах, которые находятся по ту сторону Вавилона.

— Зачем?

— Я думаю, мы можем хорошо использовать их.

— Стоп, мальчик. Какие у тебя планы на Восток?

— Я понял твое мнение о севере, но теперь я хочу, чтобы ты мне рассказал все, что ты знаешь о Востоке.

Это был один из тех моментов, когда Александр высказывал свое доминирование над прославленным философом и требовал от него ответить на конкретно поставленные вопросы.

— В противовес северу, на Востоке больше красивых людей. Их лица не так бледны и плоски, как у северных народов. Так что они ближе к нам. Их танец имеет более плавные движения и чарующую притягательность. Они говорят предложениями, в которых больше, чем три слова. Они способны излагать свои мысли на бумаге в довольно умудренной манере. Также, их цари способны ценить роскошь довольно высоко.

— Согласен! Ты ответил на все мои мысли, Аристотель.

— Что ты вобрал себе в голову, мой ученик?

— Сделать добро Востоку.

Александр улыбнулся. Аристотель резко развернулся и оставил великого философа одного.

Аристотель более глубоко и более болезненно осознал, что должен был это предвидеть. Как он мог так легко проглядеть тот факт, что Александр имел сильную тягу к смуглым женщинам? Аристотель заметил его особую привязанность к невысокой, темноволосой, очень смуглой гетере Таис из Афин. В своем молодом возрасте она смогла завоевать громкую славу среди молодых и не очень солдат своим живым мальчишеским характером и особой утонченной раскованностью в постели. ЕЕ упругие мальчишеские ягодицы, осиная талия и дерзко глядящие вверх соски почитались в Афинах почти также как священная змея, посвященная Афине Палладе.

Аристотель невзлюбит гетеру. Он никогда не любил порнодионок, которые подменяли красоту интеллектуальную на красоту чувственную. Философ считал это регрессивным путем развития человечества.

Так что, он решил выкорчевать только что зародившуюся привязанность к Таис из сердца молодого неопытного Македонского царя. Аристотель указал на Таис Птолемею, одному из наперсников Александра и преуспел в этом без труда. Птолемей потерял голову от смуглой гетеры.

Так ясно, как будто это было вчера. Аристотель вспомнил, как он читал письмо Онесикрита, одного из придворных Македонских мудрецов. У Аристотеля тряслись руки. Как он мог пропустить эту слабость Александра. Онесикрит писал: «Затем, царь велел привести пленных бактрийских девушек. Они вышли и выстроились в ряд. Он велел им затанцевать. Вышколенные, как все азиатские женщины, они начали двигаться плавно и изящно. Они были одеты с головы до ног, но опытный мужской взгляд мог различить без труда в двигающихся фигурах очертания каждой из танцующих. Внезапно, царь встрепенулся и подбежал к девушкам. Он, буквально, содрал с одной из них верхнюю одежду и встал, как вкопанный, потом, молча, подозвал переводчика, и она назвала свое имя…» Сердце Аристотеля сжало. Он почуял неизбежный исход. Это была она. Роксана. Азиатская страсть и обожаемая жена Александра Македонского. Как раненый зверь он метался по палатке в полубреду. Роксана, Роксана… Он сохранил жизнь всем членам ее семьи и не тронул ее до замужества. Она стала царицей. Он хотел, чтобы она, как можно скорее, родила наследника. Он хотел иметь детей только от этой женщины. Роксана.

Читая диалог между Онесикритом и Александром, Аристотель осознал, как он был слеп. Какую силу мать Олимпиада, дочь тимейских гор, имела над своим талантливым и так похожим на нее сыном. Он ДОЛЖЕН был предвидеть этою

Онесикрит спросил: «Послушай, царь, все мы очень удивлены твоим решением сделать бактрийскую женщину императрицей. Она мила, мы можем понять тебя, как мужчину. Но быть милой недостаточно, чтобы стать супругой такого великого человека, как ты. Она не подходит твоим планам и устремлениям. Знаешь, царь… она хороша, как наложница, но чтобы стать царицей… это – другое, ты понимаешь. Я не чувствую себя удобно указывать тебе, что ты должен делать, но только мы, греки, не привыкли видеть подле себя таких женщин равными себе. Проще говоря, она – не одна из нас.»

Александр улыбнулся. Его любили в армии именно за это качество – умение слушать каждого солдата, и он умел понимать говорящего. Это была его основная характеристика и его уважали за это.

— Я знаю, что вы все недовольны моим выбором, большей частью, потому что моя женщина – не гречанка. Вы бы все предпочли видеть, скажем, Таис, в качестве моей жены. И я понимаю вас. Вкус Таис и ее речи могут легко проникать в сердце каждого из вас. У нее слуг больше, чем, возможно, было у жены Кира. Ее страсть обжигает и высушивает в тот же самый момент. Она не обогревает, она превращает тебя в пепел и оставляет тебя вне себя. Она завоевывает мужчин. Она умна, так как рассматривает каждого мужчину в качестве потенциального покупателя и, просчитав в уме правильно цену, назначает за себя правильную. Она вся на продажу. Это все для любого, кто может достаточно заплатить. Роксана, же, ты знаешь, совсем не умеет анализировать. Она не оценивает, насколько я хорош или насколько я плох. Я простое ее мужчина, я просто ее единственный мужчина, вот и все. А она только моя.

Сразу же после этого Аристотель стал испытывать сильные боли в желудке. Это было отвратительно и непереносимо. Это настолько отнимало много времени и сил от работы, что он пришел к заключению, что должен начать принимать сильные болеутоляющие средства. Таким образом, аконит стал частью повседневной жизни великого философа. Но он ДОЛЖЕН был предвидеть, что это только начало.

Следующие письма от Онесикрита, Каллисфена – придворного летописца, а также, племянника Аристотеля и Антипатра – главнокомандующего Македонской армией стали частыми и содержание их было примерно одинаковым, как будто бы все эти люди согласились писать Аристотелю об одном и том же. Он ДОЛЖЕН был предвидеть это.

Когда произошли эти сильные перемены в сознании Александра, никто точно сказать не мог. Но эти перемены заявляли о себе все сильнее  и сильнее. Чем дальше Македонская армия двигалась на Восток, тем острее ощущалась разница между бывшим Александром, которого прославляла Македонская и греческая молодежь и замкнутым, но болезненно жадным до одобрения своих дел, восточным мужиковатым царьком. Он перестал быть лидером эллинов, он стал царем, а это не одно и то же.

Большинство македонцев уже оставило армию. Либо они были убиты, либо они оставили ее по своему желанию. Александр стал сварлив и склочен. Он цеплялся к мелочам и не хотел ничего обсуждать. Его красноречие выхолостилось. Предложения стали короткими, слова простыми и немногочисленными. Гефестион приучил его пить неразбавленное вино, что до этого считалось греками недостойным эллинов. Утонченные и интеллигентные симпосионы превратились в дикие попойки. Придворные ученые, как Каллисфен, отказались присутствовать на них.

.

.