Автор: Многие дни мы наслаждались свободой всего, что существовало в нас, мысли о другой жизни растворились в тёплой воде неизмеримо огромных океанских далей, высыхали на ярком и ласковом солнце, утопали в песчаных пляжах, где мы пропадали целыми днями. А ночами, ночами мы пропадали и сами, исчезали в неистовстве страсти, и только в далёких глубинах космоса можно было отыскать существа, похожих на нас своей радостью счастья.
Однажды, когда я отдыхал, лёжа прямо на золотистом песке, от долгого пребывания в воде сердце моё почувствовало что-то неладное, в происходящем где-то событии, касающемся меня. Приподняв голову, стал смотреть в сторону купальщиков, где оставил свою неутомимую в водных забавах возлюбленную. Она оставалась там же, но вокруг плескалась стая молодых людей, увлекая её в свои игры. Они подхватывали дорогое мне тело на руки, подбрасывали вверх и по звонкому женскому смеху, будоражащему воздух побережья, приходило непростое понимание того, что это всё ей очень нравится. Я приподнялся и хотел идти к воде, чтобы остановить, помешать этим непритязательным развлечениям, но сдержался разумом своего возраста, и остался лежать, думая о совершенной невинности таких игрищ на глазах многих людей. Конечно же, это были те пустяки, по которым и опознаётся ревность влюблённых, порой чрезмерно эгоистичная в своём милом упрямстве. Не что иное, как желание лишний раз доказать принадлежность предмета своей любви овладело мною, но я сумел погасить этот порыв, оставив молодости невинные забавы, а себе безумие будущей ночи. Когда вечером мы отдыхали от жаркого солнца, в уютном греческом кафе, слушая полные томной страсти песни древней Эллады, попивая из глиняных кружек кисловатое молодое вино, за соседний с нами столик уселась группа молодых людей, всё внимание которых направилось на мою спутницу. Они даже расположились полукругом, разорванным в нашу сторону, чтобы было удобнее любоваться прелестями моей женщины, внося непокой ревности в моё, горящее диким пламенем сердце. Не придумав ничего лучшего в ответ на их любопытные взгляды, я увёл мою любимую на вечернюю прогулку по побережью.
Когда все мои дневные мелкие беспокойства уже исчезли в страстных объятиях, свидетелем которых стала наша уютная постель, и я уже засыпал счастливый и усталый, то услышал сквозь дрему, её голос: «Ты знаешь, какой же всё-таки нахалёнок этот Жан. Он хватал меня в воде за ноги и мне, представь, было щекотно и приятно. Он такой весёлый и сильный». Это были те самые слова, произнесённые вслед сладкому зевку, которые нарушили покой моего сна, а позже превратили ночи в кошмар. Как она обидела меня этими словами и своим сладострастным зевком – будущим захватом всей этой молодости и силы в себя и наслаждения ими. Можно смириться с преимуществом молодости, говорят, оно быстро проходит, но это лишь минутное успокоение. Пока она сильна и смела, своим правом уведёт и унесёт много радости у совсем взрослых мужей и любовников, она не даст вам покоя своим присутствием рядом и везде её наглость превосходства, увы, останется без отмщения, совершить любовную вендетту просто не хватит сил. Вас будут раздирать частнособственнические мысли, вы придумаете много козней и казней молодым соперникам, но ни один из ваших замыслов не будет исполнен, потому что между этими двумя несовместимыми состояниями стоит существо, способное одним своим прикосновением, взглядом, изменить ваши мысли, обратить безумие мести в любовную страсть, не оставив вам сил на сопротивление её переменчивым увлечениям. Господи, зачем же ты одариваешь юной женской любовью, лишаешь покоя и сна, всеми этими чудесными испытаниями, такими лёгкими и милыми в молодости и беспокойными с возрастом, сметающими все остатки веры в вечность женской любви, которая как раз так мучительно желанна этим своим непостоянством. В этом соперничеством самцов только до поры ты владелец сокровищницы наслаждений, но только один промах слабеющего тела, и ты становишься посмешищем в глазах тобою же созданной любви. Все твои мучения никак не связаны с привлекательностью будущих любовниц, а скорее с воспоминаниями молодости, её безрассудности. От дальнейших переживаний тебя должен спасти трезвый рассудок или совершенное безумие.
Утром, сославшись на недомогание (после бессонной ночи я и вправду чувствовал себя неважно), решил не ходить на пляж и остался дома. Она же, ещё не умея сопротивляться позывам своей безоблачной юности, упорхнула на волю, обдав меня запахом здорового женского тела, и оставив на моих губах след прощального поцелуя. Весь день я томился неприятным чувством чего-то происходящего без моего присутствия, и ждал её возвращения с содроганием страха в углах комнаты. Невероятные картины на стенах уже не восхищали разум буйными фантазиями художника, а наоборот усугубляли мою необъяснимую тоску. С её приходом повеселели краски стен, но и недолгая наша разлука сковала мои движения, и я впервые смотрел на своё любимое создание посторонним взглядом. Она же пила приготовленный мной чай, и весело, без умолку болтала: «Ты знаешь, сегодня, когда я плавала далеко от берега и мне было так скучно без тебя, ко мне подплыл Жан и позвал меня из воды, и когда мы стали возвращаться, он начал подталкивать меня в сторону от пляжа, к скалам. Мы вышли на берег, и он сразу же принялся целовать мои губы, шею, грудь, а потом проник в меня и долго-долго не отпускал, и я не знаю почему позволила ему это делать, какое-то наваждение овладело мною, и я только крепко сжимала его плечи своими руками. Мне даже казалось, что это ты обнимаешь меня такими сильными руками, и я кричала в восторге от силы и напора. Острые камешки впивались мне в спину, но это только усиливало чувство сладостной боли твоих ласк. Нет, это он обнимал меня, но думала я только о тебе», — она так нежно смотрела мне в глаза, рассказывая о своей измене, что меня охватило бешенство самца, который кидается на самку, чтобы доказать превосходство над соперником. Так и я набросился на неё, сорвал одежду и в безумном неистовстве насиловал её тело, покуда не ощутил сладострастие извержения своего гнева, с дрожью всех членов, сопоставимой с агонией смерти. Наверное, я умер на самом деле — она смотрела на меня с тем счастливым восторгом в глазах, как глядят женщины на самоубийц, ставших жертвами несчастной любви к ним. Но я дышал, а значит, был жив, дышал тяжело, этими вздохами хрипела остывающая ярость. Я лежал на спине, выставив наружу зрелое мужское естество, голое и ослабевшее, и теперь такое беззащитное перед неутомимыми стараниями всегда готовой к ним юности, рыщущей в поисках сладострастия вокруг ещё любимой мною женщины. Впервые услышав искренний рассказ любимой о казавшейся ей совершенно невинной проказе и заглушив свой гнев свершившимся истязанием её тела, долго не мог пошевелиться от тяжести исполнения наказания женскому легкомыслию, ставшего разочарованием создателя в неудавшемся детище. Не знаю, как поступают в этом случае другие обманутые мужчины, но клянусь, что она стонала и дрожала, в том яростном любовном исступлении гораздо жарче и сильнее всех предыдущих наших совокуплений сразу. Если бы можно было сразу после этого торжества умереть, то неожиданное счастье так бы и осталось со мною навсегда, и никто не смог более посягать на него ни своей молодостью, ни даже силою. Но судьба распорядилась по-другому, и я дописал эту историю, уже оставшись в одиночестве, и вовсе не надеюсь, что своими записями исправлю хотя бы один неразумный шаг любви в этом мире.
Она с осторожностью, прикоснулась к моему затихающему телу, и я услышал слова, как мне показалось, искреннего раскаяния: «Прости, я очень боюсь потерять тебя». Я взглянул на неё, и меня растрогало беспредельное восхищение женского взгляда моим бешенством, с каким была отмщена измена мне самому. Я стал на время беззащитен перед несомненным признанием собственного превосходства над соперником, мне хотелось продления славы мужества и, получив все награды сполна, обнял её спину, исколотую камнями, вдохнул запах просушенных солнцем волос, и во мне затихла боль сомнений.
Утром с тревогой, покидал я наше пристанище, показавшееся теперь маленьким, прямо крохотным, в отношении к миру, где жили страшные соблазны и таились неприятности от них. На пляже как всегда суетилось множество загорелого народа, никто не хотел знать о моих страданиях, не виделось плакатов, осуждающих соблазнителей чужих женщин, а напротив все достоинства и недостатки молодых самцов выпирали из плавок, как бы намереваясь впиться в полуприкрытые прелести юных соблазнительниц. До полудня моя красавица не отходила от места нашей пляжной лёжки ни на шаг, демонстрируя вторичную верность хозяину, но по нетерпению её глаз, ищущих в пространстве, можно было угадать желание опять скрыться за скалами от меня, от всех, но с ним. Нашёлся и он сам – чернявый француз, ничего особенного кроме молодости и наглости, присущей здешним самцам, подошёл с комплиментами к нашей неразлучной паре. Она отвечала невпопад, с намёками на свою занятость, а скорее плен, из которого она непрочь освободиться, но лучшие чувства ко мне мешают ей это сделать. Она уже была отравлена сластью измены и ждала случая, чтобы всё повторить и ничто не могло её остановить. Я делал вид, что не внимаю их переговорам, но, слушая, всё больше успокаивался от понятности неминуемой разлуки с женщиной, которую не удержишь, даже впившись в её тело зубами. Я поднялся и отправился в гостиницу, желая успеть на вечерний поезд в ту сторону, откуда прибыл, чтобы испытать своё счастье. Испытание вышло коротким и очень смешным. Уходя, я поцеловал её и сказал, что буду ждать дома. Пусть она поверит, что её всегда будут ждать. Она ответила на мои слова чистым взглядом, наполненным искренней верою, что она скоро вернётся ко мне, в нашу уютную постельку вот только, вот только…, и как все женщины, начинающие обнимать мир, не хотела оставлять одного мужчину, но боялась потерять другого и этим своим желанием обещала свою любовь и измену всем сразу.
С вокзала, к которому я подходил, и началась её жизнь и уже тогда, а, может быть, ещё раньше я понял, что мне не справиться с её вырвавшейся на волю юностью и отпустил её на свободу. Гуляй, моя голубка, твоё чистое, искреннее прикосновение ко мне, к моей жизни будет ещё долго тревожить сны, в которых ты будешь приходить ко мне юная и счастливая, такая, какой уходишь от меня сейчас. Ты была моей мечтой, ей и остаешься. Что лучше неисполненной мечты? Только эта же продолжающаяся мечта, нескончаемое движение к обладанию ей. Обладание мечтой – это уже не мечта, это жизнь, а жизнь – лишь новое, каждодневное разочарование. Может быть, найдётся рядом с тобой умудрённый человек, который опишет твою зрелость и, не дай Господь, старость. Всё равно я бы не сумел этого сделать, потому что мечта – это только юность. Всегда юность.
Если вам где-нибудь на побережье любого тёплого моря повстречается мой милый вымысел, не спешите восторгаться или огорчаться этим чудом. Она такая же женщина, как и прочие – полна лукавства и прелести, и даже в том, что она выросла из моих фантазий, нет ничего удивительного и необычного, их уникальность только плод наших мужских мечтаний.
г. Талгар.
.
.
