Автор: Я был в тот момент подавлен её словами, извлечёнными ею из уже не детского сознания, отягощённого моими словами, а теперь уже и желаниями, не имеющими к самой этой женщине той близости, которая произошла между нами. Видимо, недовольный поведением своей героини я чересчур разогрел своё воображение, в котором ожило пусть не само действие, но явилась, ожив, женщина, в плен чьих чар и попало моё писательское самолюбие, перестав существовать само в себе. Оно теперь жило её поведением. Я пленился не чем-то дивным, а простым наивным незнанием жизни и потому отдался в её власть. Мне вдруг захотелось быть рядом – учить её, опекать, жалеть, лелеять, просить, ругать, ну, делать всё то, что желают иметь люди в этой жизни и многие находят, но не узнают и бросают, снова ищут и в конце концов обретают осколки того, что было ранее рядом, полноценным, но было растрачено и радуются оставшимся крохам, пытаются их беречь, уже не успевая постичь потери целой жизни. Так и случилось мне потеряться там, где я желал найти.
Поезд мчал, как мне казалось, без остановок, так мы всегда спешим к радости. Вспыхивали восторгом рассвета окна нашего купе и угасали усталостью заката, а мы всё смотрелись глаза в глаза, не замечая ни продвижения вперёд, ни остановок, наше пространство обособилось от внешнего мира и открывшуюся дверь купе, приглашавшую нас на выход, восприняли, как нарушение или даже разрушение целостности будущих чаяний, которые должны были свершиться здесь, в нашем присутствии. Так безо всякой охоты мы оказались вытолкнутыми под лучезарное небо Адриатического побережья. Надо было что-то делать, где-то жить, смотреть, бродить, для чего-то мы сюда ехали или хотели ехать до того, как поняли, что нам это совершенно не нужно. Любовью хорошо жить только в замкнутом пространстве, закрытом на ключ, на засов, нарушаемом только ласковым шёпотом любимой, любыми звуками, напоминающими о любви и никакого исхода и почему нам пришлось очутиться на перекрёстках каких-то улиц, в столпотворении прохожих и праздношатающихся, плохо понималось. Но твердь улиц оказалась вполне реальной, и люди ощущались плечами в сутолоке и разноплеменным говором, совсем непонятным и если бы не их фигуры, можно было бы отрицать их присутствие, не понимая языка, отказаться от реальности и оставаться одним, но нельзя не замечать толчков, тычков и громогласных восторгов по поводу и без и хотелось бежать от этих чужих прикосновений, чтобы снова уединиться, отстранится отсюда и видеть всё это только из окна комнаты.
Мы очень скоро нашли место проживания, наше гнёздышко, которое было свито до нас каким-то сумасшедшим художником в момент приступа весеннего обострения любовной шизофрении — таких контрастов между стенами, потолками и мебелью не смог бы придумать ни один нормальный человек, но нам это страшно понравилось. Тот период жизни у меня тоже не всё в голове находилось дома и там совсем опустело, когда я увидел, что люди глупеют от любви гораздо решительнее меня. И что вы думаете мы делали в этот первый вечер в дешёвом дворце города Ниццы, где стены комнат раскрашены в самые необузданные цвета человеческого вдохновения? Мы танцевали. До полуночи, страшась одного, что всё лучшее растворится в диких красках любовного азарта, своего или придуманного, и никак не хотели ложиться и всё вытягивали мелодию танго на всю длину ожидания трепетного сближения чувств, которые жили уже отдельно от нас, и мы не хотели с ними срастаться, чтобы ничем не помешать. В этом танце, его движениях взад, вперёд, по кругу осуществлялось какое-то колдовство, в красках стен проступали чудные миры, которые манили, но мы продолжали кружить среди этих мирозданий, отступая и приближаясь, но не входя, а создавая, очерчивая своё пространство, свою планету, и скоро совсем стало непонятно – мы кружили в галактике или она кружила вокруг нас, и мы боялись расцепить руки, чтобы не улететь в этот огромный космос и дополнить красочное безумие любви, вылитое кем-то на стены. Остаться только пятном позабытой в этой комнате любви. Музыкальный диск кончился, перестала звучать земная музыка, но она лилась из глубин галактики, гораздо более изящными звуками мелодии, она не могла закончиться, ею была заполнена вся космическая даль и, исходя из такой огромности, музыка становилась неиссякаемой. Когда космос предстаёт перед вами своими звуками, которые смешиваясь с кружением планет, образуют необыкновенный калейдоскоп мелодий и цвета, вы сами и предметы растворяются в этом невероятном кружении и становятся звёздными брызгами в бесконечности, летящей к вам, в окна и глаза искрящейся тьмы. Теперь нет уверенности, существовала ли эта ночь в моей жизни, потому что некому подтвердить само происшествие всего того, что здесь рассказывается, иногда и не хочется признаваться в своём, пусть отдалённом, помешательстве, но если сумасшествие так приятно и искренне, хотелось бы непременно в нём участвовать и не единожды. Но безумие случается однажды и если оно не навсегда, о нём сожалеют и не успевают горевать только о бесконечности такого счастья.
Наутро я проснулся обычным человеком, с желаниями, страхами за судьбу своего сокровища, шагнувшего ко мне в объятия из моих литературных мечтаний. Мои выдумки закончились, и она сама повела за собой не только мои мысли, но и меня самого. И я, очертя голову, подался за её пока ещё неосознанными капризами и если бы не встреча с собственной старостью, неизвестно чем бы закончилась для меня эта повесть. Как состоялось узнавание моего превращения в рухлядь, об этом долгий рассказ, который написан прямо здесь, в бархатный сезон, на песчаных пляжах Адриатики. Когда я очнулся после продолжительного времени сна и сразу же до боли ощутил чувство потери полновластного права на свою любовь – моей женщины не оказалось рядом со мной. Я не был готов к этому и если бы отправился вдруг на поиски дорогой пропажи, то едва ли сумел бы её отыскать, потому, как не мог себе представить, как моя женщина выглядит на воле, в лучах солнечного света и даже в новой одежде, в любой другой обстановке, кроме закрытой комнаты. Но то, что сразу вспомнилось проснувшемуся сознанию – чувство утраты единовластия над женщиной было предопределено прошедшей ночью, когда после долгого кружения в танце нашей любви, а может только моей, мы отдались счастливым утехам и когда избыток чувств, накопленных в танце, перерос себя, чтобы стать блаженством, она вдруг задрожала всем своим существом, вцепилась в мои плечи, но тут же ослабела, выскочила из постели и встала у окна, освещённого уличным светом фонарей, прижала руки к пылающим щекам, и глаза засияли на её лице неистовым светом, ещё испуганным, но уже счастливым. Так она осознавала своё превращение в женщину, испытав то самое блаженство, ощущение которого заставляет женщину вновь и вновь искать мгновений этой радости, ожидать и томиться в отсутствии её. С ней впервые случилось самое дикое женское беспамятство, находиться в котором случается не каждой женщине, но если это происходит, оно увлекает к себе так, что поиск его – ещё и ещё, как падение в реку забвения всего мира, раздвоение, умножение самоё себя до сочувствия этому содроганию всех женщин сразу и желание присвоить их минуты блаженства себе, чтобы ощутить всецелый оргазм женщин планеты. Только после такого всемирного безумия женщина сумеет успокоиться, хотя нет, никогда не сможет остановиться, она скорее бросится осваивать неизведанные соседние планеты, чем уступит кому-нибудь хотя бы капельку узнавания того, чего она ещё не изведала. И хотя всё давно и многими пережито, но всегда есть и будет жажда обновиться, пережить ещё раз, разбить чьё-то сердце, чтобы сжечь его по кусочкам в погоне за желанием почувствовать нечто недоступное, неосуществимое ни для кого, только один единственный раз, навсегда остаться, умереть и, воскреснув, томиться до новой встречи. Мужчине бывает страшно, когда его любимая содрогается от безумия любви, этот страх преследует его криками, стонами, которые могут быть подарены другому, он мучается, страдает и, наконец, устаёт ждать возвращения своего тихого счастья. Оно и не вернётся. Женщина, насладившись безумием, становится рабой того мужчины, который никогда с ней не был. Но чтобы он появился, его нужно найти. Пока мы рядом с любимой – мы похожи на эту женскую мечту, но с каждым часом всё меньше и меньше. Этот страх обуял и меня, но возвращение её сразу отстранило мои опасения на расстояние появления новых приступов ярости, в которой и скрываются глубокие мужские страдания. Пока что неприятная история с мыслями о пропаже любимой женщины оказалась лишь утренним посещением ею ванной комнаты. В радости возвращения пропали все мои жуткие частнособственнические мысли, я снова обратился в беспамятного влюблённого, без рождения и ожидания смерти, всплеском счастья кинулся к ней, и утро засветилось в её глазах теплом и зазвучало ещё не остывшим стоном любви, исходящим от её мягких движений. Навстречу этому светлому теплу кинулось моё робкое мужское существо и пропало надолго, отстранив беспокойные мысли, устрашающие одиночеством.
.
.
