Продавец слёз

Целую неделю после визита девушки в трауре в аптеку не заглядывала ни одна живая душа. Эльф с аптекарем почти не разговаривали, каждый сидел в своем уголке и перебирал в голове разные невесёлые мысли.
«Эх, — аптекарь сгорбился на своей табуретке и вертел в руках чепчик с чёрной вуалькой, — что ни говори, а все-таки мне не хотелось бы, чтобы на моих похоронах кто-то плакал слезами облегчения… Ну хоть пяток капель щемящей тоски я заслуживаю?… Хотя, — задумчиво вздевал он глаза к потолку, — какая, в сущности, мне разница, какими слезами будут плакать на моих похоронах… Если б я имел хоть малейшее представление о том, кто меня будет хоронить, возможно, имело бы смысл беспокоиться…»
Эльф связал и распустил двадцать пять салфеток, начал двадцать шестую. Крючок мелькал и мелькал в его пальчиках, выплетая петли и накиды, а он всё никак не мог понять, почему решение девушки поплакать на похоронах папеньки слезами долгожданного счастья привело его, Первого Главного Помощника аптекаря, в такое смятение… Почему бы не приберечь лишнюю монетку и побаловать себя дорогими слезами, например, в канун собственной свадьбы… «Это её дело, — уговаривал эльф сам себя, — мы не должны обсуждать выбор покупателей». «Но ведь это нехорошо, — возражал он сам себе, — разве можно радоваться смерти человека? Тем более такого близкого, как отец? Ведь какие бы ни были у него недостатки, всё равно ты остаешься его кровинкой, плотью от плоти его…» «Родители сами виноваты в том, что дети начинают желать им смерти, — насупился эльф сам на себя, — зачем они решают за своих детей, как им жить, кого любить, чем зарабатывать?» «Родители лучше знают, — погрозил эльф пальцем сам себе, — у них больше жизненного опыта, они уже совершили все ошибки, и хотят уберечь от этих ошибок своих любимых детей…» «Но ведь говорят, на ошибках учатся? Как же научишься хоть чему-нибудь, если не совершишь ни одной ошибки?» «А еще говорят, дурак учится на своих собственных ошибках, а умный – на ошибках других…» В конце концов у эльфа разболелась голова, запуталась паутинка, чуть не выпал крючок, да ещё на улице началась сильная гроза, а дождя, ветра и молний Первый Главный Помощник аптекаря очень боялся. 
Сквозь мутные потоки, заливающие окно, аптекарь наблюдал за мутными потоками, заливающими улицу святой Марии. Эльф спрятался у  аптекаря подмышкой, сжался в комочек, закутавшись в крылья, и пугливо жмурился при каждом всполохе молнии. Порывы ветра то и дело с силой бросали в окно пригоршни воды, отдельные капельки просачивались сквозь хлипкие рамы и стекали по подоконнику на пол. У правой ноги аптекаря образовалась порядочная лужица.
— Постой-ка, — аптекарь снял и протер очки, водрузил их обратно на нос, но через окно от этого лучше видно не стало, — господин Первый Главный Помощник, хватит бояться, вылезай, у нас, кажется, посетитель.
— Не вылезу, — пробурчал эльф из-под аптекарского халата, — в такую погоду по улице может разгуливать только какой-нибудь сумасшедший. А сумасшедшие не плачут ни от горя, ни от радости. Чего им плакать-то, у сумасшедших всегда все хорошо. И стойкое ощущение непреходящего счастья. 
Аптекарь нетерпеливо махнул рукой. Иногда у его Первого Главного Помощника случались приступы чёрной меланхолии и почему-то всегда не вовремя.  Разве обычный сумасшедший пойдёт в аптеку в грозу? Да ещё именно в ту аптеку, в которой торгуют слезами? Не-ет, тут дело посерьёзнее, прикидывал аптекарь, наблюдая за прохожим. Высокий мужчина, укутавшись с головы до пят военным походным плащом, упорно шёл против ветра. Он перепрыгивал через лужи, пробирался через грязные навалы, одной рукой придерживая треуголку, которую так и норовили сорвать и утащить порывы ветра. Треуголка… Боже правый, неужели офицер?.. Подобное упорство дорогого стоит, лихорадочно размышлял аптекарь, а может быть, очень и очень дорогого. Что такое важное могло случиться в жизни офицера, что даже гроза не смогла его удержать дома, или в казарме, или в кругу веселящихся друзей? Безусловно, какая-то очень большая радость, или, напротив, очень большое горе. А где большая радость или большое горе – там много слёз, много-много слёз самых разных сортов. 
— Ай-яй-яй, — засуетился аптекарь, видя, что мужчине осталось преодолеть всего одну большую лужу перед дверью в аптеку, — господин Первый Главный Помощник, вылезай же скорее, гроза почти кончилась, а к нам идет военный, похоже, офицер, слышишь? 
Он вытащил эльфа из-под халата и бережно оправил на нем курточку. Эльф поморщился и встряхнул крыльями. Крылья, надо признаться, здорово затекли. Первый Главный Помощник аптекаря решил сделать пару кругов под потолком, чтобы размяться, взмыл вверх, и тут зазвенел дверной колокольчик. А ещё забряцали шпоры и сабля, зашуршал мокрый плащ, затопали тяжёлые от грязи ботфорты, и хриплый голос, прокашлявшись, просипел:
— Чёрт бы все это побрал…
Аптекарь открыл рот для приветственной речи, да так и замер, не в силах произнести ни слова. Под плащом обнаружился мундир офицера лейб-гвардии Его Величества.  Во всем своем безукоризненном великолепии и блеске. У аптекаря от волнения запотели очки, и он никак не мог рассмотреть знаки отличия.
— Г-господин…, — заикаясь, начал он, — очень, о-очень рады, гос-сподин…
— Капитан, — бесстрастно подсказал офицер, дергая завязки плаща под подбородком. Узел намок и затянулся намертво. Гвардеец недовольно скривился, вытащил из ножен узкий стилет и одним движением перерезал шнурки. Плащ упал на пол, но офицер не стал его поднимать. Он наступил на него и принялся вытирать ноги. 
— Что вы делаете, господин капитан?! – воскликнул аптекарь, бросаясь к офицеру из-за стойки. – Подождите, я дам тряпку!
— Не стоит беспокоиться, — процедил тот, — право, мне всё равно, обо что вытирать ноги. В принципе, я мог бы вообще их не вытирать. Вытирать ноги или не вытирать ноги – всё это одинаково бессмысленно. Но вам, скорее всего, будет неприятно, если я тут наслежу. Вот, кстати, и с головы капает…
Офицер снял промокшую треуголку, с которой и впрямь текла вода, приоткрыл дверь, выбросил треуголку на улицу, закрыл дверь и, критически осмотрев ботфорты, опять принялся топтаться на плаще.
Эльф спланировал из-под потолка, присел на стойку и с интересом уставился на посетителя. «Все-таки я был прав, — подумал Первый Главный Помощник аптекаря, — он сумасшедший». Аптекарь в растерянности попятился обратно. Капитан прекратил наконец вытирать ноги и, придерживая рукой саблю, прошёлся вдоль шкафов и шкафчиков. Он обвёл глазами полки и полочки, провёл пальцем по некоторым баночкам, одну скляночку снял и повертел в руках, поставил на место, повернулся к аптекарю и спросил:
— У вас есть яд?    
Где-то неподалёку сверкнула молния. Яркий всполох отразился в пузырьках, бутылочках, баночках и скляночках, лучи прыснули во все стороны, на мгновение превратив сумрачную аптеку в ярко расцвеченный праздничный зал. Три странные фигуры застыли будто бы в ожидании сигнала к началу бала-маскарада. Невозмутимый гвардейский офицер в безупречно сидящем великолепном мундире, старичок-аптекарь в изрядно помятом халате и, прямо скажем, не совсем белой шапочке, съехавшей на левое ухо, и маленький эльф в зелёном костюмчике, такой обычно носят все эльфы. Эльф и аптекарь оторопело уставились на посетителя, а тот в ожидании удара грома привычно отсчитывал про себя: «Тысяча один, тысяча два…» …И домик содрогнулся весь от крыши до земли, и, кажется, даже немного присел от обрушившегося с неба грохота, всё стеклянное, что могло звенеть, зазвенело, с одной из верхних полок упала какая-то скляночка, разлетелась вдребезги. Аптекарь едва поймал очки, его Первый Главный помощник испуганно ойкнул и обхватил ручками голову, и только офицер оставался всё также равнодушен к происходящему.  Он чётким шагом подошёл к стойке и воззрился на аптекаря холодными бледно-голубыми глазами. Аптекарь съёжился под его взглядом и неловко присел на краешек табуретки, словно наказанный ученик. По спине почему-то пробежали мурашки. Такое презрение к жизни аптекарь видел прежде только в глазах хозяина похоронного бюро.  Но тому, понятное дело, по службе положено больше думать о смерти, а на мысли о жизни просто времени не остаётся… 
— Меня интересует цианистый калий. Или, может быть, у вас найдется сок белладонны? Настойку не надо, лучше сок, все пропорции я сам знаю, — гвардеец задумчиво пригладил элегантные усы, постриженные по последней моде, — а вообще, — он наклонился к аптекарю и проговорил тому почти на ухо, — больше всего меня бы устроил яд чёрной мамбы. Я беру для себя, понимаете? Так что хлопот хотелось бы поменьше.
— Э-э-э, — ошеломлённо протянул аптекарь. – Я… простите, я не уверен, что правильно вас понял, господин…
— Да правильно, правильно, — раздражённо перебил капитан. – Я хочу отравиться, быстро и безболезненно. Мне нужен яд. За ядом я пришел в аптеку, куда мне ещё прикажете обратиться? Да, рецепта у меня никакого нет, но зато денег достаточно. Так что не понимаю, какие у вас могут быть вопросы. 
Эльф вытаращился на офицера и отодвинулся от него подальше.
— Из-звините, — голос никак не хотел слушаться аптекаря, очки у него опять запотели, он снял их и принялся сосредоточенно протирать полой халата. Аптекарь был, откровенно говоря, рад, что можно отвести взгляд от мёртвых глаз гвардейца. Как-то ему было не по себе. Человек еще живой, а глаза у него уже мёртвые.   
— У нас нет ядов, — выдавил наконец из себя аптекарь. – В нашей аптеке продаются исключительно слёзы. Но для вас, господин капитан, я могу подобрать хорошее успокоительное, если пожелаете.
Офицер скривил тонкие губы в разочарованной гримасе.
— Слёзы? – переспросил он, словно не веря своим ушам. – Вы продаете слёзы? Зачем? Нет более бессмысленного занятия, чем проливать слёзы. С помощью слёз не успокоишься. То ли дело яд.
— Самоубийство – тяжкий грех, — сказал Первый Главный Помощник аптекаря, решительно тряхнув крыльями. Офицер повернул голову и взглянул на эльфа с интересом, будто только что его заметил.
— Вы что-то понимаете в грехах, маленькое крылатое существо?
…Нельзя оскорблять эльфов. Любой ребёнок знает, нельзя оскорблять эльфов. Эльфы ужасно обидчивы и, что самое неприятное, очень мстительны. Обиженный эльф может натворить такого… такого… Ох, даже не спрашивайте меня, что может натворить обиженный эльф. Вот один мой знакомый обидел эльфа, так тот ему ночью в зеркало плюнул, представляете? Утром мой знакомый просыпается, смотрит в зеркало, а там! Год заикался потом, представляете? Нет, нельзя обижать эльфов, нельзя…   
 Первый Главный Помощник аптекаря позеленел, как это обычно бывает с эльфами в приступах ярости, вскочил на ноги, ткнул в сторону офицера кулачком, будто хотел ударить его, прошипел что-то невнятное и пулей взлетел на самую верхнюю полку. Там он забился между скляночек, повернулся спиной к аптекарю и его сумасшедшему посетителю и уселся, резко хлопнув крыльями. Гвардеец проводил его бесстрастным взглядом.   
   — Зачем вы так, господин капитан, — расстроился аптекарь. — Теперь он надуется и неделю не будет мне помогать. И я опять что-нибудь напутаю со слезами…
— Проживать жизнь, не имеющую никакого смысла – вот настоящий грех, — не обратив на слова аптекаря ни малейшего внимания, сказал гвардеец, обращаясь к возмущённо сложенным крыльям эльфа, — и какой смысл оплакивать бессмысленную жизнь? 
— Разве ваша жизнь может быть бессмысленной, господин капитан? –Аптекарь наконец всё понял. Он в волнении поправил очки и принялся лихорадочно соображать. Офицер просто в сезонной депрессии. Войны сейчас никакой нет, развлечься нечем, карты надоели, всё вино выпито, вот и потянуло поразмышлять о смысле жизни… Нужно постараться уговорить его приобрести, скажем, капель шестьсот слёз окончательного разочарования и капель триста слёз бессильной ярости… Может быть, еще капель сто пятьдесят слёз жгучей ненависти… А там, кто знает, может быть, и слёзы безответной любви подойдут…
— Вы отличный офицер, это сразу видно, господин капитан, подумайте сами, о лейб-гвардии мечтает любой мальчик с момента своего появления на свет, выйти замуж за гвардейского офицера не откажется ни одна самая завидная невеста.., — журчал аптекарь, исподволь оглядывая ближайшие к себе полки и шкафчики, пытаясь сообразить, какую баночку или скляночку предложить первой.
Гвардеец медленно перевел ледяной взгляд на аптекаря. «Ох, зачем же я…,» — запоздало успел подумать аптекарь, — «мало ли, что у него на уме…»
— Каждый мальчик с рождения мечтает о лейб-гвардии, — выговорил офицер с трудом, как будто слова застревали у него в горле, —  о да, наверное. Я не знаю, о чём мечтают мальчики.
Непослушными подрагивающими пальцами он расстегнул несколько верхних пуговиц мундира. Но голос его остался равнодушным и спокойным.
— Я мальчиком ни о чем не мечтал. Незачем мне было мечтать. Я еще в утробе матери был, а меня уже записали в лейб-гвардию. Мой отец, знаете ли, дослужился до генерала, а сейчас занимает очень большой пост при дворе. По наследству. У нас в семье это принято – жить по наследству. Вот мне по наследству и перешло его место в гвардии. А если бы я дослужился до генерала, то и его место при дворе перешло мне по наследству. У меня наверняка родился бы сын, безусловно, мне его родила бы какая-нибудь барышня, из тех, кто с детства мечтают выйти замуж за гвардейского офицера, родить ему пяток сыновей и с чувством выполненного долга варить ежевичное варенье в саду фамильного поместья мужа… И мой сын тоже стал бы жить по наследству. Но он у меня никогда не родится. Надеюсь, мой сын простит меня за то, что я лишаю его жизни. Да что там, я лишаю его даже возможности зачатия. Я никогда не смог бы ему объяснить, почему я обрёк его на эту муку – проживать жизнь, переданную по наследству… Потому что я сам этого не понимаю. Я не понимаю, почему должен носить мундир, ведь мне с детства не нравится военная форма. Я не понимаю, почему должен командовать сотнями гвардейцев, ведь я никогда не считал себя вправе указывать кому-то, что делать и как поступать. В конце концов, я не понимаю, почему должен быть готов в любой момент отдать жизнь за того, на ком надета корона. Я, когда был мальчиком, даже не знал, что на кого-то принято надевать корону… Зачем позволять рождаться сыновьям, чтобы обрекать их на бессмысленное ожидание смерти за золотую безделушку, усыпанную блестящими камнями…
Аптекарь вздохнул и исчез под стойкой. Кряхтя и охая, он выставил наверх два пыльных стакана, поковырялся ещё и нашарил средних размеров бутыль, наверное, единственную во всей аптеке бутыль, в которой плескались не кристальной чистоты капли, а какие-то подозрительные мутно-розовые граммы. 
— Вы правы, господин капитан, — аптекарь откупорил бутыль, принюхался к ее содержимому, скривился, но плеснул в оба стакана, — слёзы в вашем случае лить бессмысленно. Может быть, присядете?
Эльф унюхал едва уловимые нотки клюквы на спирту и недовольно поморщился. Как же он не любил посетителей, которым нужно было сначала выпить, а потом уже поплакать. Лучше бы сначала брали слёзы, а потом уже пили. А так – ни денег, ни доброй четверти пузырьков и скляночек, да еще мотайся потом полдня, надрывай крылья, таскай аптекарю рассол со всех базаров. И слушай его стенания и клятвы, что, мол, больше никогда, ни за что, ни грамма настойки ни с кем и ни грамма бесплатных слёз никому… Уволюсь, подумал эльф. Непременно уволюсь. 
Что за жизнь. И почему в природе так устроено, что эльфы и люди непременно должны трудиться  вместе? Папуленька, конечно, объяснял, что это и есть Основной Закон Мироздания – всё живое на Земле едино, все разумные и неразумные, крылатые и бескрылые, видимые и невидимые, водные и наземные, надземные и подземные существа связаны между собой и с самой Землей Неощутимыми Нитями, обрыв одной Нити приводит к образованию Всепоглощающей Дыры, обрыв более половины Нитей влечет за собой Полное Перерождение Мира… Все разумные и неразумные, крылатые и бескрылые, видимые и невидимые, водные и наземные, надземные и подземные существа испокон веку трудятся вместе, зависят друг от друга и помогают друг другу ликвидировать Всепоглощающие Дыры… Как-то так, кажется. К стыду своему, Первый Главный Помощник аптекаря дословно Закон так и не выучил. Закон, разумеется, есть закон, всем разумным и неразумным, крылатым и бескрылым и так далее существам пристало исполнять его во что бы то ни стало и во веки веков, но… Но не понять эльфу человека никогда. 
Эльфы любят последовательность во всём, особенно в эмоциях. Горюешь, приходи в аптеку за слезами горя, тоскуешь, вот тебе слёзы тоски, счастлив — смейся, а хочешь ещё и поплакать от счастья, пожалуйста, плачь на здоровье, но придется раскошелиться, уж не обессудь. А люди что? Одна на похоронах собственного папеньки плачет слезами предвкушения райского будущего, тогда как приличной девушке следовало бы лить потоки слёз скорби, горя и отчаяния. Другой за ядом пришёл, вместо того, чтобы спасибо сказать отцу, который обеспечил сыну блестящее настоящее и будущее, и жить дальше в собственное удовольствие, как и положено капитану лейб-гвардии… Вот мой папуленька, думал эльф, всегда думал только о нас, своих четырнадцати детях. Дочерей замуж пристроил, да не за простых эльфов, а за Хранителей Вида. Все пять сестрёнок в почете и довольствии, выполняют самую важную миссию на земле – производят на свет чистокровных эльфов. А Хранители Вида папуленьке ни много ни мало вынесли благодарность. А сыновья? Папуленька не спал, не ел, пока каждый сын не получил приличную работу у людей… И для меня, самого младшего, папуленька нашёл такое хорошее место, пусть аптека почти развалилась, зато аптекарь меня уважает, я не какой-нибудь там помощник по хозяйству, а Первый Главный Помощник… Эх, тихонько вздохнул Первый Главный Помощник аптекаря, нет, я не имею права увольняться. Нельзя оскорблять память папуленьки, он так старался ради меня, нужно быть благодарным сыном…

.

.