Автор: Меня зовут Софи Фоникс. Я здесь, чтобы дарить вам удовольствие и радовать каждый день. У меня есть всё самое лучшее и даже клубничка…
Если машина сознаёт, что она машина, то начинает давать сбои. Так и случилось со мной. В этой проклятой жаре, ничто не может работать как надо.
Я здесь, на десятом этаже старой новостройки в Чанша. От китайских аллеек и ритма больших городов ломит в ушах и трещит голова. Снуют тараканы в подземках, льется вода…
В ритме больших городов забываешь о самом главном: кто ты, и куда ты идёшь. Что здесь забыла.
Никогда не забывала, что в эту провинцию меня загнала нужда, и мои альбомы здесь пользуются спросом, — в этой богом забытой дыре, на десятом этаже в Чанша, забываешь даже о прошлом, будущем, и том, что сейчас. Я здесь, на десятом этаже, и думаю, что это заслуга моего агента, а я как была вторым сортом, так и останусь им. Не сильно переживаю, думая о лучших временах. Большинство объято ажиотажем бессмертия. О нем твердят по телевизору и радиостанциям, — в каждой рекламе через каждые пять минут. Одни продают таблетки, другие ищут его в психомудуляциях нейрогипперактивных синапсов, третьи живут вечно в призраках. Это больше чем нужно, чтобы сойти с ума. Всё, что необходимо – это достойно прожить свою жизнь и уйти на покой. Вечный, если так угодно. Если не хотите, ищите видимость той, в которой время стоит на месте. Тысячи гигабайт стриммеров, бегут в строчках байт.
Моя память — то, что осталась после выжженной, дает о себе знать только в экстремальных ситуациях, — я припоминаю что-то. Что-то, что осталось в ней красным фейерверком и бликами серой погоды в груде смога. В основном, это обрывки, как в плохом кино: каждый кадр движется за другим с трехсекундной задержкой, застревая в линках серверов и Кнук. Сон у меня плохой. И неудивительно. Ведь почти всё свободное время я провожу в симстимах, записывая клубничку для желающих развлечься: инвалидов и чучел, моральных уродов и непотребщины, которой страшно смотреться в зеркало. Я не слишком иронизирую. Вовсе не из соображений, что надо мной кто-то тоже может поиронизировать.
Этим летом душно, как в пекле. Чанша со своей инфраструктурой и комарами, вечно запруженными пробками и грязными улицами, плавает в тусклом мареве углекислого смога. Из моего окна видно десятиэтажные коробки в трущобах дворов. Чуть дальше дыбятся синие небоскребы Хунань. Сизый флуоресцент и лэд-лэмп офисов в жилых массивах застит ночь. Мегаполис гудит и жужжит, словно рой ос. Но здесь, в десяти кварталах от центра, всё много проще, и куда как тише. Глухой ритм колодцев в трущобах и парках почти не слышен.
Я выбрала это место за тишину и покой.
Джоуи. Я благодарна, что он поддерживает меня в моих причудах. Но я не была бы так ух уверена в его симпатиях, брось я заниматься симстимами и начни работать уборщицей. Это единственное место, куда меня могли бы принять, учитывая моё образование и статус гайдзина с латинскими корнями. Нос у меня с горбинкой, и если бы не высокие скулы с зауженными глазами, мое место уборщицы точно бы меня ждало распростёрши объятья.
Так и случилось с ней однажды. Будучи в Денвере, она поставила всё на кон в местном тотализаторе.
Тогда я просадила всё в букмекерских конторах и благо, что под руку попался Джоуи. Он вытащил меня из нищеты, посулив работу на Макроком; а задержаться на должности уборщицы мне повезло всего пару дней.
И она ни за что не хотела возвращаться к вёдрам, помоям и тонкой двусмысленности в перемигивании клиентов “Пер се”.
Поначалу работа в симстимах была недурственной, но Джоуи сослался на потерю в целевой аудитории, перепрофилировав мой аккаунт. Микрожурналы не принимали её альбомов, ставили ограничения и рамки, и пришлось заняться куда менее престижной профессией. Зато куда более прибыльной.
Теперь она писала альбомы, содержащие симстимы для взрослых. Техподдержку и настройку определяла она сама, а все сбои, которые возникали в процессе работы, улаживала, порой прибегая к помощи всё того же хирурга, которого ей посоветовал Джоуи. Пару раз были серьезные, когда ей чуть не удалили имплант вместе с частью мозга. Но все обошлось. Эту пропитанную мускалом и кислотой препарационную она помнила, как сейчас. Разбросанное барахло и стальной поддон под градиентными лампами. Мягкий свет от них, струящийся из-под сферы, — посаженных в хромированный круг желтых ламп сжимал горло до спазмов, сердце бешено колотилось. Когда врач наполовину гайдзин, как и наманикюренная за стеной в ресепшене шлюха, выразил свое недовольство запущенностью её каналов и нейромодуляторов, стало очевидно, что он не собирается их отлаживать.
Она помнила этот свет, скользкий и облизывающий, слюнявящий её ноги и бликующий на препарационном столе, стальном поддоне, развёрнутый в затылке разъём и подключенные троды. Его влажный мокрый тампон, которым он возил ей по остриженной коже. Скупой холод и удушающий запах спирта. Всё в этой забегаловке её нервировало, причиняло беспокойство и тревогу, — в основном из-за квалифицированности её врача, — пока не пришел Джоуи и не отвлёк её внимание. Вдобавок он разобрался в ситуации и отправил её в специализированную клинику. Больше она никогда не видела этого высохшего гайдзина с помятой Голуаз и не шаталась по заведениям, где её пытались заставить вырезать вместе с чипом полголовы. Джоуи взял на себя все заботы о её стим- и нейро-имплантатах, забраковал местные клиники, и теперь если случалось что-то серьёзное, она направлялась прямиком в Макроком.
Новая волна пациентов захлестнула его, требуя имплантировать призраков в их вевес, — нейро-стимы под корой головного мозга. Желание остаться бессмертными после смерти, в цифровых носителях ей всегда казалось бессмысленным, лишенным всякого сенса и глупостью, в которой было место блажи оставаться бессмертным лишь в цифре. Цифра не могла передать душу. Но говорят техники Хосаки и Масаюмы нашли способ. В это не верилось. Больше того она призирала такой вид увековечивания себя в нейромодели, масках и слепков разума, бесценного дара жизни действовать в физической реальности, быть живым, а не грудой металла. Заваривать кофе по утрам и болтать по чату.
В математическом вальсе на её Хуавэй кружилась заставка галопроекции, купаясь в язычках пламени три-д проекции ночничка. В комнате, единственным более-менее приятным и славным местом было её кресло с наброшенным велюровым покрывалом цвета охры и терракота. Краплаковый пол под линолеумом выглядел более чем удручающе в обрывках и лоскутах на кухне. Флакончики с духами и бальзамами, щипчики для ресниц, липстик от “Love message” и “Ruby Tuesday” в беспорядке валялись разбросанными на столе. Шарик Хуавей с выплывающей под ее руку голопроекцией, слегка подрагивал в флуоресценте, бьющем из соседних окон. Легкий сквозняк, пробирающийся по её спине, задержался в бёдрах, холодил ягодицы.
Софи накинула рубашку, передвигая отшелушивающимся лаком на ногтях иконки голопроекции в индевеющем экране зажегшегося монитора.
04.01.2037 Джоуи Эммерсон, — новое сообщение.
— Пошел ты в жопу, Джоуи. Мои импланты в полном порядке.
Говорят, торговать душой ещё более тлетворно, чем телом, ибо всё, что творится с телом, не так разрушает психику и ум, как нейросимстимы. А ей даже нравилось.
В разряженной пустоте, мягко сверкающей сполохами огненной колбы в углу комнаты, разразился трелью бархатный звук придверного фона. Никто не знал, где она. Никто не догадывался даже о её существовании. Она не оставляла никому своих контактов, за исключением Макроком. Но он всегда связывался с нею по пирингу.
Фон продолжал мягко трещать. В гробовой тишине, в натужном воздухе улиц, затихших на миг, Софи ощутила приступ тревоги, как в мед-забегаловке сухого гайдзина.
Сейчас было только пол одиннадцатого, и её альбом лежащий на столе в пластиковом переплете, ждал её рук и чувств.
“Только не сегодня, — подумалось ей в тишине урчащего пропеллера в кондиционере на углу кафешки под домом, когда она курила голышом на балконе. — Только пусть будет это ошибкой. Кто-то ошибся. Возможно, фрикеры. А может, сетевики из Макроком… Надо сделать себе еще куэрпо”.
В переполненной автомобилями темноте, под кое-где горящими фонарями, через один, казалось, умерла улица. Никто не выходил из переулков, не проходил мимо. Никому не было дела до её балкона. Улица пустовала.
Софи затушила окурок, убирая отмашкой зависший в воздухе монитор голопрокции. Тишина, в разряжающемся трелями динамике фона, давила, тревожа с каждой минутой.
Она решилась. Подходя к трезвонящему фону, сняла трубку и придвинула её к губам и уху. Скрежет помех и шуршание телефонной линии продолжалось, пока она, вслушиваясь, продолжала молчать. Молчали и с той стороны. Помехи и шорох улиц наконец пропал, и она услышала динамик своего мессенджера в шарике Хуавэй. Он сообщал короткими гудками, что пришло новое оповещение.
.
.
