Автор: — Это Призрак, — сказал он, приопуская ресницы. — Вы знаете, что это такое?
— Да, Мацаюо-сан.
— Это искусственная душа. Все эмоции, чувства, воспоминания. Все мои желания и сны здесь. В этом призраке. Я сделал его, думая, что так, у меня появится шанс жить дальше. Он ваш. Я предлагаю вам обменять его на моё физическое тело. Но вам нужно будет связаться с заказчиком.
— Если он согласится…
— Если он согласится на такой обмен, я буду спасён. Но это навряд ли его удовлетворит. Вы должны будете сказать, что на производстве вышла осечка, и меня больше нет. У меня есть возможности. Я тайно покину Накаяму, и встречусь со своими друзьями в Мияги. Оттуда мой самолет полетит в Гифу, а из Гифы в Адрар. Я уже купил там виллу в тайне от моих “друзей” и клана. Там я буду в безопасности. Неизвестен никому и никому неведом. Мы начнем новую жизнь. Само собой, я отойду от дел.
— Я думаю, это возможно. — Киторо принял из рук инчоу сёто, вкладывая клинок в ножны. Отряхнул френч, поднимая воротничок белой рубахи под ним.
— Итак, в Мияги, нас ждут мои друзья. Но вы должны будете позаботиться о моей безопасности. Уличный самурай, намеривавшийся меня извлечь, станет моим защитником. Китору-сан.
— Ке тсу-сан!
***
После недолгих раздумий он взял пачку юхе-юань, застегивая жилет. Молния на жакете заедала, никак не хотела закупориваться. Китору оставил его полуоткрытым, кладя в кобуру под мышкой матевер. Механическое оружие, в отличие от автоматического никогда не заклинивает. Он по-прежнему боялся этого. У него было много странностей. Он никогда не засыпал при выключенном свете, всегда брал с собой в карман дольку лимона и не открывал письма, прежде чем не рассмотрит марку. Всегда хранил их под журнальным столиком и не давал меньше трех долларов на подаяние.
Он даже выбрал своего любимца из малоимущих возле Шикору Бансай. Под красной вывеской, горел неон; разливаясь кармином в приглушенном свете, вырезал фигурные тени на мостовых и у подножий никелированных фонарей.
Как всегда, в нём было скупо, тихо, как в морге и тускло, как в проулках Сайтама. Жара ощущалась всем телом, казалось, его погрузили в расплавленную пастилу.
Молоко на столе рядом с мартини и киви, почти полностью скрывала тень от навеса за окном, — огромное и широкое, оно, казалось, было специально сделано для того, чтобы в него заглядывали прохожие. Как гигантский аквариум.
Китору отпил из стакана, глядя в зелёную маргариту с лаймом.
В этом аквариуме плавала вальяжно и неспеша пара официантов, несколько гостей в самых тёмных углах Шикору потягивали ром и Куба-Либре, наслаждаясь темнотой и жарой, пили аперитивы. Кто-то ел суши. Становилось все жарче и тусклей.
Включили кондиционер, но он совершенно не справлялся. За окном, пустая улица, отчаянная в своём одиночестве глядела в зеркальные витрины и окно аквариума.
За этим столиком у этого окна Китору жил каждый день. Он помнил первый свой визит сюда, когда эта кафешка только открылась.
Не так давно не стало Терри. Вечная болтушка и трещотка повесилась на ремне в спальне. Даже не верится. Это как гора камней, высыпавшихся тебе на спину. Вот она была, и вот её нет. Вечная шутница и хохотушка. Любительница выкурить сигаретку-другую, болтая по телефону. Каждый раз в темноте ночью, он слышал её звонкий голос, шёпот и смех. Смешную манеру болтать, как если бы она снималась в ролике от Низами. Теперь ночи без неё были пустыми. Китору это знал.
Он закурил Пэл-мэл добытый в киоске на углу, оставляя юхэ-юань для заначки, и переложил матевер на стол. Стылый холодный ветер в душной, наволгшей ночи облизывал его спину и руки. Плавал по животу. В ней всё было по-прежнему… Но не было Терри. Никто не курил на седьмом этаже, не болтал по телефону, не смеялся. Это было единственной отдушиной в его жизни. Терри всегда смеялась и утешала его своим ровным тихим тарахтеньем. Как радио настроенное на любимый канал. Только рядом. Близко. Ему не хватало её, этого смеха, болтовни ночью. Не может быть, чтобы её больше не было, чтобы всё так случилось…
Он больше не задерживался.
Взял кобуру, пристёгивая её на ходу, накинул жакет, спускаясь в лифте. Кожаный с воротником-стойкой, он тесно обтягивал его тело. Дутые штаны цвета хаки он носил почти не снимая, а майка “Сен Тракс” с логотипом жёлтого солнца промокла от пота и просолилась так, что не было видно какого она цвета. Не доставало только рыжих кроссовок. Но в этот раз он одел чёрные.
Зелёные глаза, которые так удивили Мацаюо, он приобрел у Зонни, заменив правый глаз на механический. Теперь он мог видеть в темноте. Правда, только одним глазом, но этого было вполне достаточно.
Китору сжал пальцы в определённой последовательности, наблюдая за тем, как из клапана на костяшках пальцев, раздвигая кожу, выходит узкое лезвие. Клинок стилета, вмонтированный хирургами Накаямы ему в руку, казалось ничуть не стесняет его движений и без помех выходит из ладони. Блестит под тусклым светом люминесцента.
Он помнил низкие стены железобетонного дота. Холодное лето. Сухой пустырь. Колосья пшеницы, волнующиеся под солнцем. Ветер, гуляя по бетонным блокам и пустому полю, облизывал его руки и щёки, играл рубахой, шевелил пшеницу, трогал его армейские пятнистые штаны. Он помнил это лето, потому что в нем была пустота, — как изнутри, так и снаружи. Помнил свои руки, обдуваемые степным ветром. Эта пустошь осталась далеко позади, в том лете, но возвращалась всякий раз к нему в памяти. Он стоял на железобетонном блоке, рассматривая поверхность ковыля и пшеницы, смотрел как она раскачивается, глядел в оранжево-серую тутнь. Он был абсолютно один, здесь в этом лете и в этой степи. Когда-то дзот и бомбоубежище, что находилось под ним, использовали в войне с русскими. Но это было давно. Теперь оно пустовало, покинутое и заброшенное, в голой обнажённой степи. Пахло землёй и пылью. Китору помнил свои ладони с проборождёнными линиями судьбы. Помнил, как смотрел на них, стоя на ветру, на продуваемом сквозняке на вершине бетона, — холодного и сухого, такого дикого, и так дико выглядевшего. Среди степи. Он помнил номер телефона и лицо Саске. Помнил, как позвонил прямо оттуда с пустошей и её голос, её глаза. Она стоит в его рубашке на голое тело и заваривает кофе. А на голове у нее зелёный берет. Напомаженные чёрным губы. Она всегда так комично их кривила. А потом её не стало. В этом холодном лете остался только намёк на неё. Её запах, её духи.
.
.
