Маяк

Профессор явно симпатизирует Трубе. Ну и отлично. То, что доктор прописал. По крайней мере, теперь он мне точно расскажет все, что знает, хотя бы ради байкера. Тот вчера очень вовремя вставил мысль о возможном минировании станции.

– У него, кстати, и по поводу Бога есть несколько интереснейших мыслей.

– Неожиданно.

– Да, да! Традиционно православная церковь предлагает нам постулат Иоанна Богослова «Бог есть любовь, и пребывающий в любви пребывает в Боге, и Бог в нем». То есть, получается, ушла любовь – тебя покинул Бог. Труба, оказывается, размышлял над этим! И пришел к выводу, что Бог есть воображение. Если принять за аксиому, что мы созданы по образу и подобию его, и речь явно не о внешнем виде, то только этим мы отличаемся от животных. Ведь, у них как? Они не могут мыслить абстрактно, а потому не различают добра и зла. Оперировать умозрительными понятиями может только разумная душа. Я, со своей стороны, думаю, что этот способный молодой человек интуитивно вплотную подошел к раскрытию понятия нравственного императива Канта и, соответственно, доказательству существования Бога. Каково?

– Впечатляет… Так Вы мне поможете, Профессор?

Он ответил не сразу. Долго полоскал усы в кружке, потом, видимо примирившись сам с собой, решительным жестом отставил ее в сторону. А, может быть, просто кофе кончился.

– Помогу. Что Вас интересует? Спрашивайте.

– Еще кофейку? – Я взял паузу. Про базу он и так теперь бы все расскажет, никуда не денется. Меня больше интересует, что о ней известно Зоряне.

– Да, если можно.

Я сходил в грот, принес еще по кружке и протянул одну Профессору.

– Благодарю Вас.

– Профессор, – сказал я, садясь в шезлонг, – постарайтесь как можно подробнее восстановить в памяти собеседование. Вы его хорошо помните?

– Да, думаю, достаточно детально. – неуверенно протянул Профессор.

– Отлично! Собеседование проводил молодой человек?

– Да… Но, позвольте, как это имеет значение?

– Просто хочу иметь полную картину. Понимаете?

– Да.

– Он спрашивал Вас о целях и задачах экспедиции?

– Да, я же уже рассказывал…

– Да-да, я помню. Вот теперь сосредоточьтесь, пожалуйста. Это очень важно! – До этого я старался, чтобы мы говорили друг другу «Да», это подсознательно настраивало Профессора на сотрудничество. – Какое впечатление у Вас сложилось во время общения с этим молодым человеком? Не позволяют ли его вопросы судить о том, что ему уже известно?

Профессор задумался. Не орет про инсинуации – уже хорошо.

– Вы знаете… Я не анализировал нашу беседу с этой точки зрения. Да и откуда он что-то может знать?..

– Ну, например, Ваши бывшие коллеги могли поделиться информацией.

Хорошо, когда можно найти стрелочников и свалить на них свои косяки. Сейчас до него это дойдет и, если захочет, сможет рассказать мне все, что рассказал в Лайтхаусе, сохранив при этом свое честное имя. Главное, чтобы он это понял.

– Вряд ли… Хотя… Я уже говорил, что меня спрашивали про какую-то скважину.

– О других участниках экспедиции он ничего не говорил? Может быть, называл имена или фамилии сотрудников, или, наоборот, у Вас этим интересовался?

– Нет, нет. Ничего такого не припоминаю.

– Про внутренне устройство базы что он спрашивал?

– Ничего…

– Профессор, меня не интересует что Вы ему отвечали. Поймите, мне нужно знать, что он у Вас спрашивал.

– Подождите… Этот молодой человек интересовался оружием.

– Каким еще оружием?

– Ну, обычным оружием. Которое было у нашей охраны.

Профессор, святая простота! У него не спрашивали про охрану, просто интересовались ее вооружением.

– Очень интересно. Подробнее, если можно.

– Он спросил, дословно, «Какое оружие было у охраны?». Я объяснил ему, что у тех вертухаев, которых я видел, были автоматы Калашникова. Этих хамов было много, на каждом шагу они проверяли пропуск и допуск. Это было ужасно!

– Да, я Вас прекрасно понимаю!

– Вы не представляете себе, это были просто невменяемые люди, дуболомы какие-то! Они не пускали на берег, запрещали нам выходить на поверхность острова. Отобрали все радиоприемники. Держали нас в подземельях как каких-то каторжников! Это возмутительно!

Ну вот. Сейчас я узнаю все, что мне нужно. Профессор готов.

– Тяжелое вооружение у них было?

– Да, Вы себе не представляете, у них вся оружейная комната была битком набита оружием! Я даже гранатометы видел!

– Как это? Кто Вас туда пустил? Наверняка, оружейка была устроена где-то вдалеке от лишних глаз.

– Совершенно верно. Я ее видел, когда меня волокли на нижний этаж, в камеру, после драки с научным руководителем Наташи. Да, представьте себе, меня заковали в наручники и бросили за решетку! Я провел в темнице три дня, дожидаясь эвакуации на большую землю.

– На нижний этаж? Было несколько этажей?

– Конечно! Станция трехэтажная. Верхний, или нулевой, занимали жилые помещения, на среднем, он же минус первый, было размещено научное оборудование. Монолит находится на нижнем, то есть минус втором, он гораздо ниже уровня моря. Там же была оружейная комната и несколько камер. В них раньше содержались уголовники, которых первоначально использовали в опытах. В один из этих каменных мешков меня бросили… Как графа Монте-Кристо!

– У экспедиции была связь с большой землей?

– Конечно! Где Вы видели экспедиции без связи? Радист был на ледоколе. На острове тоже планировалось развернуть стационарный узел связи. При мне его еще только монтировали.

– Ледокол находился тут постоянно?

– Ну… Мы на нем сюда приплыли, а когда меня увезли, он все еще был здесь.

– Станция запитывалась от ледокола, или был свой автономный источник?

– На базе были собственные генераторы.

– Ясно. А что Вы им сказали про Монолит? – Я уставился на старика в упор.

– В каком смысле? – опешил Профессор.

– На сколько я понимаю, Вы мне практически дословно пересказали содержание своей беседы с молодым человеком из Лайтхауса. Верно?

– Абсолютно.

– Значит, Вы и на собеседовании упомянули, что как Эдмон Дантес сидели в каменном мешке (внимание!) рядом с Монолитом. Вас не могли не расспросить о нем, не так ли?

Профессор с минуту молчал, потрясенно глядя на меня. Несколько раз он даже открывал было рот, собираясь что-то сказать, но, как выброшенная на берег рыба, не произносил ни звука.