Он вернулся

16

Сначала Германа чувствительно шлёпнули по одной щеке, потом – по другой. От первого шлепка встревоженными бабочками[11] разлетелись в разные стороны цветные пятна (салатовое и жёлтое), от второго тело снова приобрело вес. Тут бы и разлепить веки, но бархатный обморок сна был таким сладким, что не хотелось из него выныривать. Однако чьи-то руки настаивали, продолжая хлестать Германа по лицу и призывая его всплыть на поверхность, поэтому раскрыть глаза всё-таки пришлось. Марья Михайловна.

– Очнулся, слава Богу. Ты хоть что-нибудь помнишь?

– Я уснул? Марго с Лизочкой ещё здесь?

– Вставай скорее, в полицию надо звонить, – торопила соседка, а дальше всё выяснилось:

– Проснулась я от кошачьего воя. Даже голову под подушку засунула, чтоб не слышать этих воплей. А кот надрывается, будто его режут. Я сначала подумала, что за сволочь такая над животным измывается, встала посмотреть, кто там во дворе зверство учинил, а потом поняла, что звук сверху идёт, из вашей квартиры. Я с перепугу не понимаю с какой стороны в халат влезть, путаюсь в рукавах, а сама себе твержу, что не может такого быть, чтобы Герман на подработку вивисектором устроился. Поднимаюсь на этаж, а дверь – настежь, и Рыжий у порога орёт истошно, аж до хрипа. Лежит на боку, лапы скотчем перемотаны, меня увидел, успокоился и только мявкает жалобно. Как он досюда дополз, чтобы на помощь позвать – не представляю. Я скорее бегом в квартиру, навыдумывала себе всякого, заглянула в одну комнату, в другую, свет везде горит, никого нет. Нашла тебя в большой – разлёгся на полу в отключке, а вокруг – всё подчистую вынесено, вся твоя аппаратура. Только голые стены остались, даже обивку с них сняли. Я так растерялась, что хотела сдуру «караул» закричать, потом сообразила, что бесполезно. Стала тебя будить. Минут десять трясла, пока ты глаза не открыл. Чем тебя напичкали? Давай, приходи в себя быстрее, надо ментов вызывать и Рыжего распутывать.

Следственная бригада возилась часа три. Снимали отпечатки пальцев – не нашли ни одного; опрашивали соседей – все, как назло, спали; привозили служебную собаку – потеряла след в подворотне; сообразили, что могут отследить по камерам, но те, которые поблизости, оказались сломанными со вчерашнего дня.

– Чисто сработано. Но вы не отчаивайтесь, будем искать, разошлём ориентировки, сделаем всё возможное, – и быстренько запихнули бумажки в портфельчик, вежливо откозыряли и того…

– Что ж теперь делать-то? – спросила Марья Михайловна.

– Не знаю, – ответил Герман. – Это какой-то ад-адище. Я уехал из Крестова пятнадцать лет назад и надеялся, что никогда его больше в моей жизни не будет. Но он, оказывается, ковылял всё это время за мной. Калека хренов. Старый, злобный калека. То ли по запаху меня искал, то ли культями вслепую шарил и в итоге нашарил. Я теперь везде на него натыкаюсь, при этом веду себя по-идиотски, хуже, чем мои родители. Они вообще ничего всерьёз не воспринимали, за что и поплатились. Но я-то всё прекрасно понимаю, могу наперёд просчитать, каждый раз вижу, где он со мной игру хочет затеять, и ведь знаю, что играть нельзя, потому что он – шулер, но всё равно ведусь. И все вокруг меня ведутся тоже – Саня, Ксюша, адвокат… Крестов всех нас переиграл. Только Рыжего обмануть не смог. Я не знаю, что делать. Что бы я ни решил, Крестов уже наготове, он за каждым углом, я даже боюсь на улицу выйти, потому что из-под асфальта обязательно вылезет его брусчатка, а оркестр с набережной начнёт лабать полонез Огинского.

– Бедный мой мальчик, – сказала Марья Михайловна. – Тебе надо поспать. Иди ложись. Я пока обед приготовлю и приберусь здесь.

– Я не хочу спать.

– Меня бояться точно не надо, – рассмеялась Марья Михайловна. – Я родилась в местечке похлеще твоего Крестова. Иммунитет против всяких таких штук давно выработался, поэтому завербовать меня, знаешь ли, сложно. К тому же, у тебя есть защитник – предупредит, если что.

Рыжий с удовольствием потянулся на подоконнике, широко зевая (будто и не было никаких треволнений), спрыгнул вниз и флегматично полакал воды. На своих выбритых после клейкого скотча лапах – тоненьких, как спички, воткнутые в меховое облако, – он выглядел забавно.

Вечером, когда Герман ел щи, сваренные Марьей Михайловной, в дверь позвонили. Герман открыл. На пороге стояла Нателла Аркадьевна.

– Герман, здравствуйте, дайте мне, пожалуйста, минуту, и я больше никогда вас не побеспокою. Ко мне сегодня приходили из полиции, допрашивали. Мне ужасно жаль. Простите меня, если можете, это исключительно моя вина. Я даже подумать не могла, что… – она говорила торопливо, не зная, куда деть руки, в итоге сбилась от волнения, засуетилась ещё больше, полезла в сумочку и достала оттуда конверт. – Вот, возьмите, пожалуйста. На новое оборудование здесь не хватит, но это всё, что у меня есть, все мои накопления за вычетом небольшой суммы, чтобы покрыть аренду жилья, иначе меня выселят.

Разумеется, Герман отказался от этих денег.

17

Надо было что-то делать. В студиях, куда Герман пытался пристроиться хотя бы ассистентом, просили показать работы, но показывать было нечего – всё вместе с техникой, ноутбуком и дорогими отцовскими запонками украли Лизочка и Марго. Помня, как в подобных ситуациях поступал Саня, Герман отправился в порт, где его оглядели с головы до ног и сказали: «Простите, но вы не подходите. Если вдруг надорвётесь, нам придётся отвечать. Хлопотно это всё. До свидания». Герман уныло поплёлся по жаре домой, прикидывая, на сколько дней Рыжему хватит корма. Идти пришлось через полгорода, хотелось пить, но денег не было даже на бутылку воды.

Повстречав во дворе Марью Михайловну, Герману неловко было сознаваться в собственных мытарствах, но вид он имел настолько жалкий, что добросердечная соседка сама обо всём догадалась и выкатила из квартиры свой модный складной велосипед:

– Тебе он нужнее, – сказала она. – Устроишься пиццу развозить. Не знаю, сколько они платят, но прокормить себя сможешь. А там видно будет.

И вот уже третий день подряд Герман, с цветастой торбой за спиной, колесил по городу, доставляя обеды. Освободившись пораньше, он заскочил в больницу, чтобы проведать Ксюшу, передать ей фруктов и стейк, от которого отказался один офисный жлоб.

Ксюша выглядела плохо. Последняя операция была далеко позади, и врачи говорили о скорой выписке, обещая, что со временем колено восстановится полностью, но Ксюша осунулась на нервах, выглядела измождённой, а впереди её ждали неприятные суды и продажа квартиры, чтобы утихомирить разъярённых кредиторов.

– Переедешь к нам. У нас как раз комната освободилась, – сказал Герман. – Правда, в ней сейчас шаром покати, зато окна с видом на реку, – теперь он старался смотреть на всё с юмором.

– Герман, миленький, прости меня, пожалуйста. Нужно было послушаться тебя с самого начала, но я даже представить себе не могла, насколько далеко всё зайдёт.

Герману не хотелось злорадствовать:

– Это не твоя вина, – успокаивал он Ксюшу. – Не твоя.

– Неужели ничего нельзя поправить?

Герман пожал плечами:

– Всё, что мог, я уже сделал. Стало только хуже, он бил в самые чувствительные места. Можно попробовать сбежать, но он всё равно достанет и отомстит, и это меня пугает больше всего, потому что я даже подумать боюсь, куда он ударит в этом случае. Честно говоря, мне уже хватило выше крыши. Наверное, лучше прикинуться серой ветошью. Если потребуется отдушина, то всегда есть кухня. Подозреваю, Крестов не без нормальных людей, но они так и живут – в кухнях, а в остальное время прикидываются. Не мы, знаешь, первые, не мы последние. У меня уцелела шикарная коллекция отцовского винила. Купим дешёвенький проигрыватель, будем зажигать.

– А как же Саня? С ним что будет?

У Герман потекли слёзы.

– Нет-нет-нет, Герман, миленький, ну не всё же так плохо! – обняла его Ксюша. – Да и Сане обязательно предоставят местного адвоката. Сане ведь положен бесплатный защитник, может, он окажется хорошим…

«Хороший местный адвокат…» Не таких слов ожидал Герман. Он всё-таки надеялся, что Ксюша – пробивная, упрямая Ксюша – даст хоть какой-нибудь совет. Пусть он будет глупым, пусть даже губительным, но сидеть сложа руки было страшнее. Однако никаких советов у Ксюши не было, она сама нуждалась в защите и помощи. И теперь весь груз ответственности лёг на его плечи – вот что хочешь, то и делай, – но Герман совершенно не представлял, что.