СНЕГ

Меня и раньше бросали. Но теперь на моей душе был снег…

Облака, нанесённые на шёлковое полотно небес, как вата, были подсвечены изнутри. Сияла луна, обнажая небо. Стелящиеся торосы белого пуха на тёмно-синем покрывале медленно текли, влекомые ветром. Слабым, еле заметным.

Сэм закурил, выбрасывая огарок спички. Тяжело плыли небеса. За последние две недели Зимний рынок, превратился в слякоть и грязь. Было тепло, хоть и дул северный ветер. Перемежаясь с южным, нагонял циклон. Зеленые фонари, рассыпанные по дороге и аллейкам, казались сказочными светлячками. Ютясь и фосфоресцируя в холоде, сверкали зелёными и голубыми огнями.

Тихо бродил ветер под торосами домов и во дворах, навевая скуку. В этих колодцах, где каждая мелочь знакома ему с детства, почти не ощущается течения времени. Это были дворы и деревьях в парках, лавочках и будках хай-вольтаж, от которых исходил зубодробительный зуд и шуршание.

Сэм поправил капли наушников, вслушиваясь в Королей Грёз. Славная, тихая музыка полностью его поглощала, навевая покой и ностальгию по известной ему, слышанной где-то, не так давно, лет десять тому назад, но уже отошедшей в мир раритетов; казалась настолько славной, что пела внутри него, в самой глубине его сердца, — проникновенная и тихая, перемежающаяся агрессивными наигрываниями гитары и басов, бурлящая барабанами и живущая одним дыханием с тишиной.

Короли Грёз были самой славной музыкой, которую он когда-либо слышал, а Лили, уже готовила что-то новенькое. Она жила отдельно с Рубином, не здесь, в этих торосах каменных и железобетонных высоток, не жила с ним, хоть он и приходился ей дедом. О Котелке уже давно ничего не было слышно, и Лили думала, что похоронила его. Отец из Котелка был как из жупела новогодняя елка.

Ей нравилось бывать здесь поздней ночью, в колодцах дворов, их средоточии, под неспешно плывущей пелериной облаков.

“Long after the flame”, “Backing Home”, “Gaya nights” — от которой тащились даже подростки. Гайа была чем-то схожа с музыкой Лунда, записывающейся на подкорку своей органикой. Музыка Лили была намного мягче, пластичнее, легче. Но она не всегда была разной. Лили была всегда разной, творя её, настолько разнообразной, что многие критики просто теряли дар речи и не могли ничего сказать.

Короли Грёз были самой яркой её работой. И хотя она сама не признавала этого, многие считали именно так.

Она любила яркую помаду и дешёвую вату. Втюхиваемую туристам и детям на каждом переулке от Розмари Роуд до Хайвей-Металл. Этой ночью она также ела её. Сэм подумал, что ещё не все потеряно и можно вытащить её из дома. Так он и сделал.

Яркая чёрная помада на губах Лили казалась чем-то нещадным, грозным оружием, подчёркивающей её субтильную красоту. Её белая, как простыня кожа, казалась ранимой и болезненной, под макияжем у глаз красные синяки, замазанные коричневой краской – тени. Она любила их, как сладкую вату. Сэм уже в четвёртый раз покупал эту синтетику на большой деревянной палочке и Лили с удовольствием с нею расправлялась. Она тихонько шла позади, а Сэм показывал ей небо и ватные тучи, плывущие этой ночью.

Они остановились в небольшом колодце во внутреннем дворе, когда проезжало авто. Оно осветило её лицо, играя блеском помады и шиммером. Его блестки, как сверкающая пудра были рассыпаны на её веках, подлобью и на висках. Под стриженным каре, рассыпающихся прямыми прядками волос, блестели накрашенные охрой брови. Она, как всегда, что-то сочиняла, не произнося вслух, а Сэм наслаждался ночью.

Лили читала вслух строчки Мирры по памяти, а Сэм всё никак не мог взять в толк, неужели так мало их родных поэтов, чтобы вспоминать русских довоенных. Они откупорили по бутылке пива, чтобы ветер окончательно не одолел их и неспеша пили. Тянуло мусорными бачками, но Лили нравилось это место. На отшибе, прямо с торца дома, где они сидели на скамейках, в небольшом парке два на два метра, огороженном низким заборчиком и четырьмя стволами голых акаций. В эту ночь никого не было. И это тоже им нравилось. Сэм купил ещё две бутылки, садясь на поцарапанную, выбитую скамейку, и поглядел на сплошную стену их небольшого парка на торце высотки. Было уже пол второго ночи. Сияла луна, а он всё так и не сказал ей того, что чувствует.

Когда он пришел, было полно народу. Все пили и веселились. Лили сидела за своим Симпроном на диване в небольшой комнатке, положив деку на колени и сосредоточенно сводила треки. Гремели Короли Грёз. Народу в коридорах было не протолкнуться.

Вечеринки у Лили всегда были славными. Было полно выпивки, гремела музыка, но никаких потасовок или свар не было. Тихо басила музыка. Сэм взял бутылку пива с подоконника, откупоривая и ходил из угла в угол, не смея потревожить Лили. Никто не приближался к её комнатке. Знал, что она творит что-то новое.

Сэму было одиноко в этой шумящей, веселой компании, и он всегда ощущал это, такое чувство одиночества и чего-то ещё, что он не мог передать. Это было похоже на похороны в яркий июльский день или на радужный крест на могиле дождливой весной. Он всегда пил чай в это время, думая о том, что хорошего было с ним, о том, что ушло, и что ещё будет. Он любил эту погоду, серую грозу и зелёную листву в сумерках, распростершую изумрудные шапки, серые небеса и зелёную траву. Она как рай, который никогда не приходилось видеть, но именно в такой день, его можно было найти. И он находил. Шёл дождь, и Сэм забывал обо всем плохом. Влага и резкий запах озона после молний наполнял жизнью листву, шапки деревьев, траву, переполнял воздух. Дышалось легко. А сейчас была лишь слякоть и грязь Зимнего рынка. И хотя дождь так и не пошел, землю ближе к трём часам ночи застелил туман. Вечеринка продолжалась, перерастая в агонизирующую сороконожку. Весь алкоголь, купленный Лили, уже распили и теперь только танцевали в зале и двух гостиных. “Shine on you crazy diamond” в новой аранжировке агонизировал вместе с толпой.

У Лили был паралич центральной нервной системы, но с экзоскелетом этого почти что не было видно. Он давал ей возможность беспрепятственно двигаться, не будучи ущемлённой в своем горе. Порой она даже не замечала его, свободно двигаясь, как если бы ей было по-прежнему шесть. Регрессивный гипноз ничего не дал. Сеансы прошли без видимых изменений. Лили по-прежнему оставалась прикованной к экзоскелету, но она так сжилась с ним, что уже не замечала даже тогда, когда в нем спала. Музыка была для неё богом.

Сейчас она сидела полностью голая, работая за своим Симпроном. Троды были подключены к её психопортам. Когда Сэм вошел, она даже не шевельнулась. Стриммеры чёрных прожилок и коричневых тродов, переплетённые в одну сплошную ленту, охватывали её локти и предплечья, бёдра и голень, казались чем-то вроде ядовитых змей, ленточных червей, стискивающих её белую кожу. Тот же макияж, что и на торце дома. Сэм не приближался, зная, что испугает её. Лили в наушниках, сидя за Симпроном в расставленных коленках занималась новым альбомом. А Зимний рынок был где-то далеко, не касался её своим грязным телом, белыми палатками и выпачканной в грязи мостовой, дичью и холодом улиц.

.

.