НОЧНОЕ КАФЕ

Это коричневое колье из топазов за пять тысяч смотрелось на твоем Негёв, как лоск бриллиантов на королеве.

Мне часто делают комплименты, что я выгляжу моложе своих лет, но никогда они не были так близки к правде, когда их делала ты. Я верил тебе, Дженни. Это не значит, что я потерял доверие ко всем. Жизнь странная штука. Доверие и помощь приходят порой не от тех, от кого их ждешь. Не так, как ждешь. И не там, где хочешь. Я привык верить в судьбу. Главное, чтобы она поверила в тебя. Кажется, так нужно ставить вопрос. Но я благодарен ей за всё, что есть. А глаза, это пустяки.

Тихий напевный ритм, сменяет плавная мелодия. “River of crystals” шумит водопадом струн, переливами колокольцев, и я жду.

Дни тянутся, недели, в них я погружаюсь в сон и воспоминания. Они были так хороши, что я не могу с ними расстаться. Это были мои лучшие дни, когда я был молод и хваток. У меня были острые зубы и сила в руках. Я забивал гвозди в чужие гробы. Теперь мой на подходе. Но я не печалюсь. У меня наконец-то появились цветные глаза от Зонни. Кто-то сказал, что Цейс это уже прошлый век. Я поверил. Не жалуюсь. Логотип от Зонни на ободке радужки я оставил по просьбе Мимы. Она подумала, что мне он идёт. И не у всех на глазах есть логотипы. Цветные глаза от Зонни за полмиллиона баксов. Я думаю, они того стоят. Я долго выбирал цвет и остановился на фиалковом. К моей разрисованной морде они очень идут.

— Джек.

— Мима? Садись. Как дела в Порт-Луисе?

— Я купила казино.

— Славно.

— А ты? Красивые глаза. — Она говорила это уже в пятый раз. — Не всё ли равно настоящие они или нет?

— Не всё же нам пропадать и херить дело. Скверные времена позади. Я купил шевроле. Фиалковое с сиреневым капотом.

Она поправила розовый шарфик на строгом серебряно-белом костюме в клеточку. Он её хорошил. Она была просто сама нежность, а строгость стального твида придавала ей ещё больше шика.

— Прокатишь? Я здесь ненадолго. Почему я каждый раз нахожу тебя тут? Здесь отвратительный сой-кафе.

— Зато уютно и подают славный чай. Я вспоминаю здесь, каково это было. Пройти всё это, — Джек потёр глаза, чувствуя вместо железных втулок настоящее веко. — Это, как тот, чьи эмоции тебя не трогают. Когда его, этого кого-то, не трогают твои – обидно и хочется поделиться самым сокровенным. Но ему это ненужно, все твои желания, чувства, прошлое, будущее, настоящее. А когда ты не проявляешь интерес к его, и тебя не трогают его эмоции, — это как быть глухими через стенку. В четырёх стенах. И все, что у тебя есть это собака… и печаль…

Мима села, распространяя аромат Негёв и Лакоста, бренда, который так нравился Джеку. Мягкий табачный он проникал в его голову, одурманивая и пьяня, как в теплой дымной комнате, — аромат, переплетённый с папайей и цветочными нотками. Мята и саусеп.

Тихо играла музыка. Он помнил Марракеш. Этот аромат всегда напоминал ему о переполненных рынках и неспешной прогулке, суете в центре, фарниенто забрызганных сточными водами бордюров и дешёвых кварталов.

— Джек…

— Что, Мима?

— Это правда, что ты потерял глаза из-за женщины?

— Это правда, что ты на стрельбищах всё время целила в молоко, поэтому у тебя такое имя? Да, было дело. Порой, — сказал он, принимая сой-кофе из рук маленькой китаянки, — всё, что требуется это быть ближе. А порой этого мало. Что-то было. Но это в прошлом. Пройдем в зал? Будем кататься. Сиреневый шевроле с откидным верхом. Салон из песочной кожи. Я думаю, могу себе это позволить за все те времена, что стою у руля. А казино не советую держать долго. Ты опять впутываешься в неприятности.

— Джек. Обними меня.

Он обнял. Его грубые руки коснулись тонкой талии, серого твида, нащупывая шарфик. Спустя час, он посадил её на самолет и вернулся в кафе, с которого всё начиналось. Ему были здесь рады. А он был рад им.

Чайная Роза пахла и жила чистой, опрятной жизнью в таком диком месте, что казалось порой, будто это запах сирени. Свежести. Но так то и было.

— Джек, — сказала она на прощание. — Когда ты уйдешь на пенсию, я продам казино и перееду в Лос-Анджелес. Тебе здесь нравится?

— Неплохо. Везде хорошо, где нас нет. Лос-Анджелес ничем ни хуже. Я не уйду на покой. Полковые кони помирают стоя.

Она смеялась. Казалось, довольна их встречей. Но расставание повлияло на неё. Она много молчала, пока он её катал и её шарфик развевался из окна шевроле.

Джек пошутил, что так погибла уже одна Айседора Дункан.

А Мима только молчала и смотрела на улицы, поглаживая его по руке в сой-кафе, у терминала, смотрела в пол.

— Возьмешь меня с собой?

— Только в долю, — сказал он, улыбаясь.

Его фиалковые глаза с логотипом от Зонни смотрели в небеса.

Парили вороны.

Мима уезжала. В своём твидовом пиджачке и юбке в мелкую серо-белую клетку, розовом шарфике, она казалась фигуркой балерины на драгоценной шкатулке, только что ожившей на пару минут. Её чулки с чёрными стрелками и высокие шпильки, медленно мелькали, когда она поднималась на борт. Её аромат пьянил, вызывал в нём меланхолию и хандру, печаль в одинокой тёплой комнате, где стояла пепельница и разостланная кровать. Она улетала. Тысячи тысяч миль будут теперь между ними, терпкий мохито и кофе, сигареты.

В его комнате тихо лежали предметы, не звонил телефон. Он как мертвый жаворонок лежал на столе деревянной полки и молчал.

Ему было некому звонить. Запах имбирных конфеток плавал в воздухе, раздражая аппетит и вызывая слюну. Он баловался ими. Время от времени. Получая чек за работу, покупал самые лучшие. Не уходили от его внимания и леденцы. Леденцы с барбарисом и имбирем – самые лучшие. Джек собирался, оставляя кобуру с браунингом валяться на диване.

Чайная Роза дышала ванилью и кардамоном. Пахла корицей. В сой-кофе добавляли щепотку соли и размешивали по часовой. Джек мешал против. Может быть, потому что был переученным левшой. Парни из Масаюмы их больше не беспокоили. Наина получила свои двести тысяч, и нашла в себе любовь, чтобы сделать подношение Ашраму. Джек добавил ей ещё сто пятьдесят. Она не слишком ломалась, понимая, что двадцать пять штук в месяц под двенадцать процентов это уже что-то. Большее, чем перекати-поле в суперэкспрессе.

А он оставался здесь. Каждый раз. Приходя сюда, он окунался в любовь и заботу маленького кусочка рая. Мира, в который его неизбежно тянуло. В ночную жизнь, её гавань, полную тайн.

Он всё чаще отказывался от работы. Но ту, за которую брался, делал всегда на все сто.

Алура Дженсон пела, держа микрофон перед собой, как мороженное. Склоняя голову, трусила крашеной чёлкой. Её короткие белые волосы на остриженной голове с длинным чубом блестели от шиммера и сверкали блёстками, мелкими звёздами и шиммером. Чистым хлопком. Белый цвет, как у окисленной ржи.

Пели и другие. Но он всегда ждал “River of crystals” и “Жожоба”.

Трубы медные и глас божий. Нет ему подобия. И свершится гром небес и раскаты. Дом и зерцала, Лик Его. Ремесло бога – божественная механика. А люди сделали его своим. Having from hell. Blue skies and pain…

Как будто кто-то вел меня за руку всё это время. Это как искать квадратуру круга. Нужно найти формулу, корень. Истина ждет.

Всё заканчивается. Даже жизнь. Когда живешь, то не задумываешься над этим. Но мне кажется, когда-нибудь, что ты поймешь…

Но будет уже очень поздно. Я говорил это кому-то, но сам не знаю, почему я всё еще один. И что-то цепкое, и грязное, с осадком на душе. Как будто старая цистерна с ржавыми потеками. Они опускаются вдоль стен, — внутри меня и я ржавею. Я – старая болванка, емкость для отстоев. И только запах кофе не дает мне окончательно осесть в осадок, стать им, как ржавая и влажная подкова в баке из-под окиси. Возможно, я все ещё здоров и жду чего-то. Жду кого-то. Где-то, в глубине души, я всё еще жив.

Говорят, я всё еще живу. Но уже без надобности. Я верю, что печаль всё больше становится моей подругой, а моя сестра – тоска и ветер. Жду чего-то. Бог знает, чего. Кого? И ветер за окном – и тихо ломит окна. Моя тоска – мой ветер, она подбита и тоскует, треплет волосы, гладит руки, лижет грудь и щёки. Ищи, не вешай носа, и обязательно что-нибудь найдёшь. А я сижу и пью колладу. Ем паштет и запиваю чаем.

Говорят, глаза – это зеркало души.

Странно…

Что она осталась, а глаз нет.

А может быть, уже ничего не осталось. В этом мире так много чудес и загадок, что никогда не знаешь, какая из них тебя удивит.

Сегодня…

Хороший день…

Для сой-кафе.

Меня зовут Джек Армитидж. И если вы бьёте меня по руке, значит, вы хотите изменить свою жизнь. Вопрос лишь в том: Хочет ли жизнь, чтобы изменились вы.

Эй, мужик. Что у тебя в багажнике? Паяльник. А на хрена тебе он?..

Старый анекдот.

.

.