Автор: Славный день или славная ночь. В них так хочется раствориться и только привычное тиканье часов, безмолвно двигающих стрелки, медленно вплетаясь в сладкую полутьму эркера, дают о себе знать. Я думаю о прекрасной незнакомке, повстречавшейся мне в сети и блеск привычного бордо прибавляет в бокале. Я думаю о ней всё чаще. За эту ночь я вспомнил её почти десять раз и что-то случилось со мной. Что-то ускользает.
Как пристыла красота, которой не замечаешь. Шапки деревьев за окном в цвету и росе. Я не замечаю их, думая о ней. О том, что не отказался бы от пары слов за чашечкой кофе хотя бы приблизительно криво-косо на общем, о фугу, марципане, хотами и её родном брате, бывшем реноме из Сун Хунг Кай или КНУК, Гайтаме или бодзюцу, её родном доме, и о том, как сейчас там. Пуэре. И что говорила её экономка о дзайбацу в Чжоу, готовила мама на рождество, и как она справлялась по дому, будучи занята в Anker Чанша. Что делает теперь, после выпуска из университета, и отчего так многострадален быт. Что она планировала на выходные и Боду, когда на неё свалилась куча проблем, инвестиций в будущее и каждодневная суета. И в этот славный момент, когда у неё выдалась приятная минутка уйти в законный отпуск, мне было бы интересно, что она делает в такой дыре, как та, из которой давно никто не выезжал, чтобы никогда в неё не возвращаться.
Что она делает здесь? В этом маленьком провинциальном городке.
Возможно, она искательница странных развлечений, в своей форме более чем достойных перверсий, а быть может в ней скрыта душа авантюриста. И каждый раз, сидя в Сун Хунг Кай Вачай за столом маленького офиса, она за своим маленьким Хуавэй Colorful или Colorfly, уже дома, жаждала всегда перемен.
Есть ли у нее всё ещё желание отведать омлет по-французски с рук русской кухни? Если да, то пусть в эту ночь, как будто в Хакаме или Чанша: на восточном побережье идет дождь и плавают пластиковые стаканчики возле прачечной, перед джонками на причале горят огни больших городов. Люди и Метрополис, струящаяся автомобилями развязка и шоссе празднуют победу над крохотным существованием, суетясь и вия объятия. В улочках захламлённых дворов плавают жёлтые огни флуорисцента и неона; в колодцах и узлах водостоков, в развилках шоссе, на перекрестках и круговой, в танце больших перемен, медленно утопает в тумане город. В неслышно спустившейся ночи, она, как дома, бросает ключи на маркетри перед дверью, сбрасывая пальто. И плывет на кухню, — в строгом воротничке, набрасывая по пути кардиган. Он куплен по цене два за одно. Готовит себе кофе, поправляя манжетку, выправляет воротничок изуверской компашки, в которой проводит большую часть своей жизни, не имея возможности оплатить вовремя счета и хоть как-то улыбнуться радио, — болтающего о всякой всячине, — как обычно, как всегда проводя ночь в одиночестве под аккомпанементы колонок Тошиба или хитати сэйсакусё: глядя на хрупко подрагивающие светодиоды Сэйко, которые она купила на барахолке в базарном ритме бешено агонизирующего сидё, под звуки джаза и ритмы станции “Саппоро на сегодняшний день стоит всего лишь десять тысяч”, вспоминая о днях веселья на дни рождения и праздники мая, считая недостающие двадцать сен из отложенных в качестве подарка коллеге, — помнит, что здесь виски стоит всего лишь девять. В местной пивнушке местного разлива не добавляют пива к воде, и у меня всё так же весело, как у неё.
Ей некуда спешить и сдаваться в аренду вечно терзающей её дзайбацу. Негде упасть в сети безумной ночи и ритма авто, пользующего её саму, чеки и счета, выставленные за отсрочку, — распрощаться с совестью, выдержкой и самообладанием, цейтнотом и ворохом головокружительных пустяков. Чашечка кофе, которую она пьёт, — не прикрыв ладошкой рот – не призыв к исполнению чётко указанных церемоний, не долг перед традициями или формальностью, а пустая разбавленная мной фантазия. Здесь нет зубоскальной компании, каждую секунду норовящей отгрызть от неё пару фибр и пожевать в исступлении воротничок. Отколоть номер с её жетоном или отжать пару йен в ритме “Следуй за мной” Кретзмера и Шэйпера. Нет вечной тоски. А если и есть, то только такая, как сейчас, в River of Cristal, где каждое её неохотно исполняемое желание, проявляющих интерес к их пациентам забегаловки на Набережной, есть нечто интеллигибельное и посредственное в сводке набежавших купюр. И даже без них, официанты здесь не краше, чем в Чанша.
Пора забыть о работе. Омлете, что рождает собой долг культурных традиций перед толпой, и наслаждаться этой чашечкой кофе наконец так, как будто в робком танце больших городов настала последняя ночь. Под сетью вязкого флуоресцента и ночных аллей, лотков, затишья колодцев под оптоволоконной проводкой пахнет бесконечной тишиной. Светит луна. И она заглядывает в окно, в чашку, под стул и спуд чая, на дне которого сверкает бутон хризантемы. Суп поспел сам, его не надо готовить, из омлета не надо выбирать кориандр и тмин. Её набережная ничуть не отличается от моей, а в банке с вареньем тоже есть ежевика. Она хороша с молоком. И пусть в этот день она попробует такой коктейль.
Пауки? Что ж. В банках с вареньем они мечтают пожевать не только мух, но и чей-то проездной на самый ранний трамвай. Под день всех святых и час вербного воскресенья здесь так же медленно распускаются почки. Из тебя пьют соки, готовят рагу и подают омлет. Но сегодня вечером, все эти блюда в меню растроганных шеф-поваров.
В прачечной тебя ждет печальная бабка с бельём, а в кассе приёма платежей её обложат матом из удовольствия послушать ответ.
.
.
