Автор: Мамина берёза
Мама привезла персики. Я даже есть их не могла, только ходила везде с персиком в руке и как зачарованная смотрела на него, трогала. Я не решалась есть фрукт, которые прилетел сюда с какого-то далёкого-предалёкого, известного только по рассказам, юга. Я знала, что на юг ездят летом, в отпуск, туда ездят купаться в море, а мама сказала, что таких персиков там полно и что яблоки, груши, вишни, сливы растут там прям на улице.
Мама приезжала редко. Я бежала в сторону нашего «причала» на звуки каждой моторки, добегала до того места, где внизу под длинным спуском находится наш берег, куда причаливают моторки или обычные ложки с вёслами и кто-то приезжает. В нашей деревеньке любой приезд – это событие, новых людей мы видим очень редко, порой за лето моторка причаливает к берегу раза три не больше, чаще протарахтит мимо и уплывёт куда-то дальше, туда, где, как мне казалось, только леса, леса, леса. Да ещё притопает из далёкой деревни почтальон, принесёт почту. Вот и все гости.
Мы далеко. Нужно идти пешком семь километров по лесу, чтоб добраться до нашей деревни, дорога давно заросла, потому что по ней никто не ездит, и лес стал завоёвывать пространство. Но у меня не было ощущения, что я среди леса, наша деревенька казалась мне большой, в десять изб, а ещё она была центром мира для меня. На моторке можно доехать быстрее по реке, но моторок в здешних местах очень мало и редко кому удаётся такое удовольствие — покататься с ветерком по реке на моторной лодке. А мама всегда приезжает на моторке, правда приезжает она два раза за те полгода, что мы с бабушкой и сестрой жили в деревне. Мама живёт в городе, и я ничего не знаю о её городской жизни.
Мы с мамой идём в лес. Лес у нас рядом, выходишь из дома, под горку на горку — вот тебе и лес; светлый, он окружает большую круглую поляну, которая с одной стороны заканчивается обрывом высоким метров в десять, под обрывом речка. Виден другой берег, солнце путается в листьях, шумит тихонько листва над головой и мир, кажется, совсем затих, только трещат кузнечики. А ещё слышно, как по небу движется солнце. Я почему-то всегда это слышу.
- А вот моя берёза.
Мама протягивает руку к берёзе, и я вздрагиваю. Эта берёза растёт на самом обрыве над рекой, она держится за землю только своими корнями, которые вцепились в обрыв, но, кажется, вот-вот вырвутся из земли и берёза упадёт в пропасть. Мама бесстрашно подходит в берёзе вплотную, держится за ствол и смотрит на реку. Я боюсь, я очень боюсь за маму. А что если она упадёт? Вырвутся уставшие корни из земли.
- Мама, мама, ну не ходи туда, отойди.
- Ты что глупая, я здесь почти всю жизнь прожила, каждый день мимо этой берёзки ходила, она меня помнит, она меня не уронит.
Мама совсем не боится. Здесь прошло её детство и её юность, здесь она бегала на танцы, возвращалась ночью домой, ходила за грибами, ходила в школу за семь километров. Она ничего тут не боится. А я не верю даже, что мама когда-то была частью этого мира. Для меня она городская. Этот мир — он мой, а я и то боюсь подойти к берёзе. И я понимаю, что всё-таки мама гораздо лучше знает и понимает этот край, чем я. Что он ей гораздо больше знаком, намного дороже и роднее, так дорог, что мне отчего-то этого не постичь. Когда мама рассказывает о том, что было с ней в этой деревне, я слушаю и не верю, неужели когда-то мама девочкой ходила по этим же самым тропам, и мне становится её жаль. Очень жаль, что она больше не может быть девочкой. Что у неё какая-то своя жизнь, что она часто грустная и редко приезжает, что я ничего не знаю о её жизни.
Мама стоит, обняв берёзу, и плачет. Я притаилась в сторонке и боюсь, что она повернётся и покажет мне свои слёзы, мне казалось это такие слёзы, которые нельзя, чтоб кто-то видел, лучше плакать одному.
Я поняла, что мама плачет, потому что её детство прошло, прошла и её юность, ушли в далёкое прошлое её весёлые деньки, когда она девчонкой лазила на эту берёзу, ушли мечты, надежды. Я вдруг поняла, как, наверное, разрывается от горечи её сердце, как тяжело ей от того, что невозвратно, что жизнь идёт, и что те мечты, которые она лелеяла здесь под этой берёзой, не осуществились, не сбылись, а если и сбылись, то оказались всё равно в тысячу раз менее важными и прекрасными, чем эта берёза, чем её юность, чем этот родной ей край. Она теперь тут как чужая. И, хоть мама утверждала, что это её дом, я почему-то не верила ей, мне до сих пор казалось, её сюда занесло совершенно случайно. Когда она говорила, что это её река, её лес, её берёза, я даже обижалась. Почему это всё её? Ведь её тут нет. Но теперь я понимала, что ей очень тяжело, что ей смотрит в лицо её ласковая, светловолосая юность, с глупостью и надеждами и что эту юность она не может поймать и уже никогда не поймает, от этой мысли мне стало маму совсем жалко, так что я и сама тайком заплакала.
Потом каждый раз, когда мы с ней проходили мимо берёзы, я старалась пройти как можно скорее, и её незаметно уводила. Мне очень не хотелось снова почувствовать то, что тогда. Мне не хотелось, чтоб мама снова с горечью вспомнила годы, проведённые здесь, свои счастливые годы. Хотя…она ведь их никогда не забывала.
.
.
