Их не запугать адом (Как сын блудницы…)

— … Господь за ослушание приковал отступника Люцифера к северному ветру, чтобы не было на земле и небе ему места, где мог бы он задержаться. А в этих землях поклоняются богу-оседлавшему-ветер. Как его? Стрибог? Злое имя. Безбожные земли.

Матвей, епископ из Кракова, туже стянул под плащом удерживающие его края руки. Море бичевало землю ветром. Ревом и рокотом волны сопровождали каждый удар, а на конце невидимого ремня свистел и хохотал всклокоченный демон – повелитель этих мест.
Повозка натужно скрипела осями, точно чувствовала боль от ударов ветра. А вот возница, напротив, весело скалил зубы и понукал лошадей. Местный. Южнее их называют ободриты – «живущие по Одеру», но сами себя они зовут бодричами. Как перевести это слово? «Веселый»? «Подвижный»? «Воинственный»? Наверное – все сразу. Вот и сейчас он смеется в унисон ветру, подставляет мороси свое бородатое лицо. Язычник.
Матвей торопливо перекрестился и тут же богохульно выругался: крестное знамение не только не добавило веры этой каменистой земле, но и распахнуло плащ епископа, отчего веселый Люцифер-Стрибог тут же ущипнул его за подмышки.

— Кидать в эти земли семя веры – все равно, что сажать хлеб на голых скалах! – пробормотал Матвей, стараясь сберечь под мокрой тканью последние крохи тепла.

Среди моря и приморских камней, маленький торговый городок казался диким и упрямым чертополохом, выросшим назло всей природе среди бесплодной почвы. Местные называют его «Росток». Копыта лошадей уже чавкали в растоптанной грязи внутри его стен. Землянки голытьбы давно остались за городской чертой. Здесь же стояли двухэтажные избы на высоких сваях. А у самого устья реки высился княжий терем. И храм. Епископ вздрогнул. Восьмистенная бревенчатая башня показалась ему кулаком, словно бы грозящим от самой земли. И этот кулак уже бил верных слуг Господа. Полторы сотни лет назад язычники уничтожили местные епископства в Бранденбурге и Хальфберге. Мало того, что померк свет истинной веры, так еще и церковь понесла огромные убытки! И вот, эти полтора столетия здесь снова царит языческая тьма.

…На стук открыла девушка. Матвей был готов испепелять презрением все и всех, покуда пребывает в языческих землях, дабы богоотступные твари видели, сколь он выше их. Но сейчас его взгляд точно споткнулся и растерял былой гонор, натолкнувшись на равнодушие в глазах варварки.

—  Пропусти меня к Цельвансу! – потребовал епископ сквозь зубы.

Девушка промолчала, оценивающе осматривая пришельца, точно решая – впускать его или так же молча захлопнуть дверь перед попрошайкой. Ветер смахнул русую прядь с шеи прислуги, обнажив дорогие стеклянные бусы: маленький Росток, благодаря мастерству своих стекольщиков, был богаче многих больших городов.

— Лебеда, пропусти! – откуда-то сверху прозвучал низкий и звучный голос. Девушка посторонилась и Матвей, наконец-то, ввалился в долгожданное тепло.

…В этой местности печь ставили на нижнем этаже. Топили без дымохода, по-черному. Зато второй этаж, жилой и чистый, был всегда прогрет и сух. Епископ, войдя, перекрестился.
Сидевший в деревянном кресле хозяин отложил книгу и встал навстречу гостю.

— Рад тебя видеть, Мацек!

— Старый вояка! – стуча зубами, проскрипел гость – ничуть не меняешься, Цельванс.

Названный воспринял это как намек:

— Лебеда! Подай гостю мою одежду! Он насквозь промок! И собери на стол!

— Проклятая погода! 

Цельванс усмехнулся:

— Согреешься вином!

— Сейчас же пост!

— Это у солдат – пост, а у духовного чина – показуха да жеманство!

Хватит, Цельванс! Ты уже был сослан за похожие слова в эти проклятые земли!

— Иногда мне кажется, что меня этой ссылкой наградили! Ладно, Мацек! Закрой уже рот: не на проповеди. После ужина и поговорим, иначе завтра мне придется выхаживать совершенно больного человека.

Епископ слишком хорошо знал прямую натуру старого друга, а потому не стал спорить с духовником, который до принятия сана командовал войсками у четырех графов. Цельванс оставался солдатом даже в церкви.

.

.